Архив автора: Ululena

Об авторе Ululena

Мне 34 года, я замужем, у меня трое детей. Я люблю психотерапию и рукоделие.

Психологический словарь клиента

Опубликовано автором
Ответить

Автор: Екатерина Михайлова

СЛОВАРЬ СКЕПТИКА 
Предназначен для доверчивых клиентов, 
еще не вполне понявших, во что вляпались. 

АЛЬЯНС, ТЕРАПЕВТИЧЕСКИЙ – извращенные отношения сотрудничества между двумя людьми, которые систематически друг друга мучают, озадачивают, дурачат и выводят на чистую воду. Не похож ни на какие другие отношения, – во всяком случае, Ваш психотерапевт будет на этом настаивать. Наличие этой странной связи позволяет как-то пережить все описанное ниже.

ГИПНОЗ, КЛАССИЧЕСКИЙ – это когда кто-то мягко и вкрадчиво или, наоборот, громко и резко сообщает Вам, что с Вами сейчас должно происходить: “Ваши веки тяжелеют…” Если Вы достаточно устали и не имеете особенных причин возражать, можно и заснуть. Вам все равно, а человеку приятно.

ГИПНОЗ, НЕДИРЕКТИВНЫЙ (“мягкий”, эриксоновский) – это когда Вам очень ненавязчиво, как бы между прочим сообщают, что, может быть… когда Вы достаточно устали… и Ваши руки спокойно лежат на коленях… никто не знает, есть ли у Вас желание заснуть… но если есть, это может произойти… Может. Проверено. С представителями Н.Г. – в отличие от их “классических” сородичей – возможно почти человеческое общение, лишь иногда переходящее в легкий транс. Как правило, они в среднем моложе и не столь преисполнены убийственной серьезности по отношению к тому, что делают. Если преисполнены, – это классические гипнотерапевты, прошедшие курсы повышения квалификации.

ГОЛОТРОПНОЕ ДЫХАНИЕ, а также так называемый ребефинг – это когда Вы особенным образом дышите, отчего Вам сначала очень плохо, а потом может быть уже и хорошо. Дыхательные методики получения необычных переживаний известны с древности и применяются по сей день – например, подростками в интернатах, где практикуется легкое придушивание казенным полотенцем с последующим фейерверком ощущений (так называемый “кайфец”). Как и с дыхательными психотерапевтическими техниками, важна квалификация того, в чьих руках полотенце.

ГРУППОВАЯ ПСИХОТЕРАПИЯ – это когда Вы и еще 10 – 11 с виду вполне приличных людей садятся в кружок и ждут, что ведущий группы будет что-то делать. Чего – ха-ха! – в большинстве подходов группа так и не дождется и начнет бултыхаться сама, обычно в форме безобразных склок (см. Истинные чувства). Обалдев от полной абсурдности ситуации, люди начинают со страшной силой “осознавать” и “личностно расти”. Если при этом ведущий группы просто молчит, – считайте, еще повезло.

ГУМАНИСТИЧЕСКАЯ ПСИХОТЕРАПИЯ – способ дать Вам понять, что Вы не принимаете на себя ответственности (столько, сколько хотелось бы психотерапевту), не находитесь в контакте со своими истинными чувствами (см.) и что головные боли не пройдут до тех пор, пока Вы не начнете “работать с проблемой”, причем “здесь и теперь”. Вы, понятное дело, отбиваетесь руками и ногами, но поздно. Если жизнь свела Вас с “гуманистом”, то присловье “драть тебя некому” к Вам уже неприменимо. Здесь и теперь, во всяком случае.

ЗАЩИТА, ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ – естественная человеческая склонность искренне считать тот самый виноград зеленым, забывать неприятное, перекладывать вину на других и менять тему разговора, когда он становится тягостным. Когда Вас будут пытаться всего этого лишить, Вы, конечно, будете сопротивляться. В зависимости от Вашей изобретательности и упрямства можете удостоиться звания Трудного Клиента Года или выторговать незначительные поблажки, что приятнее. В процессе работы с защитой и сопротивлением и терапевт, и клиент значительно повышают свою квалификацию.

ИСТИННЫЕ ЧУВСТВА – то, что не принято проявлять в приличном обществе. Если хотите порадовать своего терапевта, то вместо конфет и цветочков под праздник шмыгните носом, плюньте на пол и скажите ему (ей) все, что Ваша мама запрещала произносить вслух.

КЛИЕНТ (в психотерапии, консультировании) – это Вы. В отличие от ПАЦИЕНТА, который должен только вынести все муки лечения, К. обычно принимает в процессе живейшее участие (так называемый принцип партнерства, см. также Альянс терапевтический). Если Вас смущает этот термин, напоминая о парикмахерской, бане, борделе и т.д., лучше всего использовать свои самые непотребные ассоциации, обратив их себе во благо. (Психотерапевты сплошь этим занимаются, иначе просто не смогли бы работать.) Например, смешными и неприличными картинками, приходящими в голову при слове “клиент”, Вы можете слегка отвлечься и не скрипеть зубами, когда психотерапевт входит в раж, работая с Вашим сопротивлением.

КОНТРАКТ, ТЕРАПЕВТИЧЕСКИЙ – своего рода протокол о совместных намерениях, обычно устный. Надо же хоть как-то договориться о том, чем, зачем (а также сколько и за сколько) вы собираетесь заниматься. С фразой: “И каков же будет наш терапевтический контракт?” – при первом знакомстве лучше не вылезать: психотерапевта, который знает, что это такое, Вы своей просвещенностью сильно напряжете, а того, который не знает, – поставите в неловкое положение. В обоих случаях Вам же хуже будет.

ЛИЧНОСТНЫЙ РОСТ – дорогостоящая иллюзия необходимости все время меняться, “искать себя”, опять же – “осознавать”. Люди, предающиеся этому пороку всерьез, обычно невыносимы. Одно хорошо – они проводят столько времени в “группах личностного роста”, а также медитируя и “осознавая”, что их почти никто не видит.

НЕДИРЕКТИВНОСТЬ – это когда Вас слушают, сочувственно кивая и проникновенно глядя в глаза, а на финальный вопрос: “Что же мне теперь делать?” – душевно так отвечают: “А как Вы сами думаете?” Тут можно проявить истинные чувства (см.).

НЕЙРОЛИНГВИСТИЧЕСКОЕ ПРОГРАММИРОВАНИЕ (НЛП) – говорить надо “эн-эл-пи” – это когда все, что Вы думаете-делаете-видите-слышите-ощущаете, развинчивается на маленькие-маленькие детальки. Предполагается, что собрать можно по-новому и, разумеется, лучше. В процессе сборки-разборки часто едет крыша, зато потом – как новенький. Оставшиеся детали лучше завернуть в тряпочку и положить в карман – на случай, если захочется вернуться к исходной несовершенной модели. “Эн-эл-писты” (они же “эн-эл-перы”) часто не имеют ни медицинского, ни психологического базового образования, они выше этого. Энергичны, оптимистичны. От других пород психотерапевтов отличаются крайней уверенностью в себе и тем, что обещают всем, всё и сразу. Существуют “народные” версии подхода, осуществляемые в массовых масштабах: импортный римейк бессмертного “Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…”

ОСОЗНАВАНИЕ – склонность обращать внимание на то, на что его большинству людей обращать незачем. Например, на то, что вдруг, ни с того, ни с сего, подумалось, поместилось, припомнилось, приснилось или приспичило. Так, когда Вы еще были приличной женщиной (например) и мысленно, без всякого там осознавания, раздевали красивого парнишку в автобусе, Вы могли на секунду покраснеть и забыть этот тривиальный эпизод навсегда. Не то теперь: Вы проходите психотерапию и обречены осознавать – а вот в каком порядке снимаются вещички? Похож ли очаровашка на соседа или, на радость Вашему психотерапевту, на племянника? А что это Вы глубоко вздохнули и несколько опечалились? И так далее, пока не проедете свою остановку.

ПЕРЕНОС – это когда Вы, с точки зрения своего психотерапевта, пытаетесь излить на него (нее) чувства, адресованные какой-нибудь там троюродной бабушке, а то и маме (папе). Если бабушка была душка и чувства тому соответствуют, Ваш П. будет назван “позитивным”. Негативный П. Вам припишут в том случае, если бабушка была редкостной сукой, а Вы по малолетству ей не все сказали и вымещаете зло на психотерапевте. Таким затейливым способом многие психотерапевты как бы снимают для себя проблему клиентской любви и нелюбви. До известной степени Вам так даже лучше: чего только на этот самый П. не спишешь! Чтоб было еще интереснее, придуман также контрперенос – что, собственно, мешает Вам напоминать бабушку своего психотерапевта? Если хотите поставить на место зарвавшегося “людоведа и душелюба”, твердо посмотрите в глаза (на психоаналитической кушетке не получится, что следует учесть) и мягко спросите: “Вы уверены, что полностью осознаете свой контрперенос?”

ПРОБЛЕМА – то, что Вы таковой не считаете, а Вас собираются заставить ее решать.

ПСИХОАНАЛИЗ – это когда Вы говорите все, что приходит в голову, а Вас слушают с непроницаемым видом ровно 50 минут. Дорого. Затягивает, хотя тому, кто этого не испытал, довольно трудно объяснить – чем. Если существо с нежным румянцем, на вид лет двадцати, именует себя психоаналитиком, – не верьте. Скорее всего, имеет в виду что-то другое. Но если то же самое говорит шестидесятилетний профессор, автор монографии по психиатрии или, допустим, философии, – тем более не верьте. Соответствующей подготовки ни юное создание, ни ученый муж явно не получали, хотя и по разным причинам. Спросите очень нейтральным тоном: “А у кого Вы, профессор (молодой человек, барышня и т.д.), проходили анализ?” – и ожидайте ответа с видом полнейшей невинности. Что это будет за ответ, неважно, – Вы же не сядете в кресло к стоматологу, который себя так назвал без достаточных на то оснований? Ваш вопрос задан, скорее, из воспитательных соображений – может статься, отучите профессора (молодого человека, барышню, доктора и т.д.) считать окружающих уж совсем дремучими идиотами. Как хорошо известно из фильмов, “ихние” психоаналитики обычно вывешивают свои дипломы на стеночку. Теперь Вы знаете, зачем.

ПСИХОДРАМА – это когда Вам предлагают проиграть то, что и рассказать-то язык не повернется. У психодраматистов вообще не больно поговоришь: “И тут он меня послал на…” – “Покажи, как ты туда пошел. Кто в группе мог бы сыграть…?” Отправляясь на психодраматическую сессию, следует рассовать по карманам как можно больше носовых платков. Зачем – потом узнаете, тогда же и оцените совет.

ПСИХОТЕРАПЕВТ – тот (та), кто в течение каждой сессии старается думать не только о себе, но и о Вас – в отличие от всех, кто Вам встречался до сих пор: они даже и не старались. Думая, по мере сил, о Ваших делах, психотерапевт делает все возможное для того, чтобы Вам это когда-нибудь стало ненужно.

СИМПТОМ – как раз то, что считаете проблемой Вы. Плохое настроение, головная боль, трудный ребенок. Не надейтесь убедить своего психотерапевта, что дело действительно в этом. Даже когда поможет, поверить все равно не поверит и будет считать, что работал все-таки с тем, в чем был убежден.

СУПЕРВИЗОР – наставник Вашего психотерапевта, его неумолимая “профессиональная совесть”, регулярно напоминающая о себе подобно тени отца Гамлета. Наличие С. не означает, что психотерапевт зелен и неопытен: хорошим тоном у них считается “получать супервизию” до седых волос и вставных зубов. Если Вам удастся создать своему психотерапевту достаточно проблем, Ваш “случай” может стать предметом супервизорского разбора. О том, что кое-кто побывал у своего С., Вы догадаетесь по некоторым “изменениям курса” и слегка прибитому виду кое-кого.

ТЕЛЕСНО-ОРИЕНТИРОВАННАЯ ПСИХОТЕРАПИЯ – это когда с Вами мало разговаривают, зато заставляют двигаться и прислушиваться к своим ощущениям, которые, по идее, все сделают и расскажут лучше, чем грешный и лукавый язык. Психотерапевты-“телесники” смотрят на тело многозначительно и важно: гадают по нему, как по “Книге Перемен”, придают высокий смысл каждому чиху и единодушны во мнении, что тело следует любить. Что привело их к этой идее, неясно. Склонны работать с немыслимыми позами, странными ощущениями и озадачивающими прикосновениями. (То, о чем Вы сейчас подумали, – неверно. Идя работать, телесный психотерапевт кладет свою сексуальность в ботинок, как ключ, – чтобы не потерять.) Научили худому психотерапевтов других ориентаций – раньше те все больше разговаривали, теперь же каждому невтерпеж поднять Вас со стула и начать мудрить. В остальном телесные психотерапевты люди вполне милые и безвредные, обычно среднего роста и без примет.

Взято отсюда: http://www.naritsyn.ru/story12.htm

“План побега” – жизнь под прикрытием

Опубликовано автором
Ответить

Смотрела недавно фильм “План побега”(“Escape Plan”). И если убрать все страсти-мордасти, обязательные для боевиков, то рассказывается там такая история. Была у юриста семья – жена и ребёнок. Работал он прокурором и посадил за решётку одного плохого парня. Этот плохой парень через три года из тюрьмы сбежал – и отомстил главному герою, убил его семью (помните, Слай всё выцарапывает на столе детский рисунок – домик и человечков?). И прокурор тогда переквалифицировался в редкого специалиста, который  тестирует системы безопасности тюрем. Работает под прикрытием, каждый раз сидит в тюрьме, как обычный заключённый. Но у него всегда есть код эвакуции и начальник тюрьмы в курсе. Правда, однажды главный герой оказывается в тюрьме на общих основаниях. И тогда побег становится не работой, а способом выжить. И, конечно он из тюрьмы сбегает. На этом фильм и заканчивается.

Я думаю о метафорическом смысле этого сюжета. Рождается ребёнок – и живёт сначала  довольный и счастливый. А потом происходит какое-то событие, которое причиняет ему сильную боль. И ребёнок делает парадоксальный вывод: со мной так поступили, мне так больно, потому что я очень плохой. И раз я такой плохой, я должен понести наказание. И он усаживает сам себя во внутреннюю тюрьму и живёт как обычный заключённый. И если позже его спросят, зачем он в этой тюрьме, то человек ни слова не скажет про своё чувство вины. Зато много расскажет о том, какая у него важная в этой тюрьме работа. Но в глубине души он чувствует себя так сильно виноватым, что рано или поздно добивается того, чтобы все вокруг признали его заключение законным.  И в этот экзистенциальный момент перед человеком стоит выбор: продолжать верить в свою плохость и до конца своих дней оставаться виноватым и заключённым или выбираться на свободу. В фильме главный герой нашёл в себе силы освободиться (ну, кстати, не сам по себе, в самый критический момент с ним поговорил его новый друг). Интересно, что будет с ним дальше – так хочется надеяться, что после произошедшего ему будет неинтересно продолжать сидеть в тюрьмах.

Мне кажется, многие из нас могут узнать себя в главном герое этого фильма. Как часто в детстве люди начинают жить под прикрытием. Думают о себе, как о глупых, некрасивых, толстых, ничтожных, недостойных любви и благодарности. Страдают от такой жизни, однако находят в этом смысл, словно они суперсекретные агенты и у них сверхважное задание, ради которого нужно жертвовать самими собой и лишать себя счастливой жизни. Но в какой-то момент иллюзия важности развеивается и становится ясно, что человек сам себя загнал в смертельную ловушку. И некоторых это открытие приводит в психотерапию, где поддержка другого человека и взгляд на ситуацию со стороны, помогают выбрать свою настоящую жизнь и обрести себя.

Кольцевая дорога

Опубликовано автором
Ответить

– Здравствуй, милая, – выдохнула трубка его голосом. – С приездом в родной город! Как дела?
– Нормально, – я сидела в кресле, уткнувшись носом в нашумевший любовный роман, и нехотя прижимала трубку к уху. – А у тебя?
– Всё хорошо, а вот у тебя  что-то голосок унылый.
– Да ну, тебе кажется. У меня всегда такой голос.
– Чем ты занимаешься? Скучаешь?
– Нет, не скучаю. Я никогда не скучаю, особенно дома.
– А… А я по тебе соскучился…
– А я нет.
– А я да.
– Мне очень жаль, но я ничем не могу помочь, – он позвонил совсем не вовремя, я как раз дочитала до самого интересного места.
– Вот так и получается…
– Как получается?
– Что я по тебе скучаю, а ты – нет.
– Ага, – я раздраженно ждала, что он скажет дальше.
– Ты завтра дома будешь?
– Куда же я денусь? Приезжай, если хочешь, – он ведь явно собрался приехать, и весь этот разговор будет длиться до тех пор, пока он не услышит моего приглашения.
– Ладно, – его голос заметно оживился. – Приеду. Только ты дома будь.
– Буду, буду…
– Ну, до встречи, милая.
– Пока, – я положила трубку на место и, мгновенно забыв о разговоре, вернулась к чтению.

Он стоял на пороге и глаза светились. Я вышла в прихожую, улыбнулась.
– Привет! – он шагнул ко мне, поцеловал, обнял и на несколько секунд оторвал от пола. – Как давно я тебя не видел!
– Так же, как и я, – я осторожно выбралась из его объятий и с дежурной улыбкой наблюдала, как он раздевается.
Мы прошли в зал. Я включила музыку и хотела сесть в кресло, потом подумала, что он расстроится, и села рядом с ним на диван.
– Что-то ты далеко отсела. Каждый раз всё дальше и дальше, – он подвинулся ко мне и положил руку на плечо. – Рука не тяжелая?
– Нет, если что – я скажу.
Молчали. Но думали, наверно, об одном.
– Так значит, ты считаешь, что надо всё пустить на самотек? – он затронул тему, уже не раз обсуждавшуюся. Я писала ему в письмах и говорила на словах, что в жизни все случайно, что надо позволить нашим отношениям развиваться своим чередом. Он всегда утверждал, что всё в наших руках, всё зависит от нас самих. – Всё зависит от нас самих.
– Хорошо, что я должна сделать? Чего ты хочешь от меня? Хочешь, чтобы я приняла решение? Я могу предложить только одно – больше не встречаться. К сожалению, я  не люблю тебя, по-этому есть два варианта: расстаться или оставить всё как есть, – я уже давно все придумала, потому говорила четкими, книжными фразами.
– Тогда, конечно, лучше оставить всё как есть.
– Не знаю… Как хочешь. Может, лучше тебе на меня время не тратить, подыскать себе другую девчонку…
– Самое интересное, что в сентябре, когда ты уехала в Кемерово, в нашей компании появились новые девчонки. Я одной сильно понравился. Но я сказал, что есть такая девочка и она учиться в Кемерово. И всё сразу прекратилось.
– А та девчонка?
– Ничего, нормально.  Девчонки  вообще почему-то легко переносят  неудачу в любви – подумаешь, проплакала ночь и забыла…
– Может быть.., – я подумала, что никогда не говорила ему о том, другом, которого я долго и одиноко любила. – Может быть…

…Когда он пришёл, в комнате чудом не было трёх моих соседок. Я закрыла дверь, и мы остались наедине впервые за несколько месяцев. Он сел напротив меня и сказал:
– Я вот подумал, что не знаю, зачем прихожу сюда. Я не вижу целесообразности в своих приходах.
– Ну, тогда не приходи, – упавшим голосом предложила я. Боже, кто знает, чего мне это стоило! Я думала, что никогда не скажу ему ничего подобного, мне казалось, лишь страшная пытка сможет вырвать у меня эти слова, но вот сама, добровольно, говорю. Отпускаю на все четыре стороны, освобождаю от себя, а он…
За этот вопрос, за эту неспособность его уйти просто так, за необрадованность, что случай представился – за это я любила его.
– Не приходи… Ну и кому будет от этого лучше? – зачем, зачем он спрашивал это? Что хотел услышать от меня?
– Наверное, тебе, – возможно, и мне тоже, но не сейчас, не сейчас…
– С чего ты это взяла?
– Я подумала, что если ты будешь делать то, что хочешь, то тебе будет хорошо, – я медленно подбирала слова, заторможенность постепенно заполняла меня.
– Откуда ты знаешь, что для меня лучше? Кто дал тебе право решать, что мне хорошо, а что нет? – он злился, видно, чувствовал, как непроизвольно больно и жестоко обижает меня.
Я молчала, ошарашено смотрела на него и молчала.
В дверь постучали.
– Нет, – кричала я.
– Да, – кричал он.
– Открывайте, ну что за дела? – возмущалась за дверью соседка по комнате.
Я открыла.
– Я сейчас уйду,  – пообещала она и поставила разогревать суп.
– Я сейчас уйду, – сказал он и ушёл.
Несколько минут я стояла, прислонившись к двери, этакое безмозглое и бесслезное существо.
– Что случилось? – поинтересовалась соседка.
– Ничего.
Я села на кровать, прижала к груди книгу, которою читала до его прихода (кажется, это была «Божественная комедия» Данте), и время остановилось.
Около недели я была роботом. Писала лекции, отвечала на семинарах, мыла полы в комнате, ела, спала, разговаривала с девчонками. И задавала себе всего один вопрос: почему есть мир вокруг, почему есть я, если нет его.
А потом я напилась. Был шумный праздник, много людей и света. Я весь вечер готовила бутерброды, разносила их на столы, мыла стаканы… Уже когда все стали расходиться,  престала бегать, села за столик и выпила бутылку вина, может, больше. И тогда я заплакала.

– …Подумаешь, проплакала ночь и забыла…

…Я плакала и говорила, что больше так никогда пить не буду, но сегодня у меня есть повод и такая хорошая причина… Потом меня выворачивало наизнанку, меня жалели, а мне было хорошо – я чувствовала горечь во рту – я вернулась из пустоты – я осознала свою боль. Я ожила. Я начала приспосабливаться к жизни без него… Прошла еще неделя…
И тут он пришел. Извинялся глазами. Я простила его намного раньше. Как только поняла, что люблю, что он мне нужен.
Мы как прежде говорили ни о чем, будто ничего не было, будто все лишь приснилось мне.

– Так обидно. У меня такое чувство второй раз возникло. А ты когда-нибудь любила?
– Нет. Никогда, – ложь легко слетала с моих губ. Кажется, я сказала то, чего он ждал. Он страдает, он влюблён, он считает себя единственным страдающим и влюбленным. Пусть. Пусть думает, что он один такой. Мне его не понять… – Никогда.
– Скажи, тебя не устраивает моя внешность или мой характер?
– Это ты к чему?
– Просто, я ведь могу измениться.
– Возможно.
– Может быть, когда-нибудь ты меня полюбишь?

...Я надеялась, что он меня полюбит. Я изменилась. Перестала при встрече смотреть тоскливыми глазами и нудно тянуть, что он редко заходит, хотя очень мне нужен. Перестала ревновать его ко всем окружающим. Улыбалась, шутила, поила чаем. Но все мои попытки не привели ни к чему. Он не стал дальше, он не стал ближе… А потом у него появилась девочка. Смешная такая. Она мертвой хваткой цеплялась за его руку и по собачьи преданно заглядывала в глаза. Я была в шоке. Как он может любить ее, когда есть я. Ведь я лучше! Лучше! Лучше! Но не для него.

– Я, наверное, очень плохая, потому что не люблю тебя.
– Нет, – он уныло покачал головой. – Это не зависит от того, любишь или нет.
– Не понимаю, как ты можешь любить меня, когда я так к тебе отношусь…
– Милая, ты говоришь глупости.

…И однажды я решила, что с меня достаточно. Сколько можно бессмысленно ждать, когда он придет. Говорить ни о чём. А потом горько плакать от бессилия изменить что либо.
– Я хотела задать тебе один вопрос…
– Я слушаю.
– Не знаю, стоит ли…
– Говори, раз уж настроилась. А то когда потом?
– Ладно. Скажи, зачем ты ко мне приходишь?
– Ну как зачем? – он спешно придумывал ответ. – С кем же я еще буду общаться о доме? – Да, мы всегда говорили о нашем грязном и родном городе, где мы жили недалеко друг от друга, пока не стали учиться в Кемерово. Но приходил он явно не за тем.
– Знаешь, когда ты был последний раз, ты ушел, а я плакала. Говорить о доме – это очень мило, но я больше не хочу плакать, после того, как ты уходишь. По-моему, будет лучше, если ты больше не придешь, – теперь, спустя год после того разговора, я совсем по-другому отвечала на вопрос, кому будет лучше. Мне.
– Хорошо, я больше не приду.
Всё. Так спокойно мы расстались. Случайно виделись на улице пару раз. Меня столбняк охватывал, но он здоровался и шагал дальше.

– Ну что, я, пожалуй, пойду, – он поднялся. – Темнеет.
– Я провожу.
Мы пошли на остановку. Он жил на другом конце города, но готов был ездить ко мне хоть каждый день.
– Пиши письма. Если захочешь.
– Об этом и говорить не надо. Ты же знаешь, я всегда…
– Но после сегодняшнего разговора…
– Я считаю, у нас с тобой неплохие отношения.
– В принципе, да.
– Дружбой тоже нужно дорожить, – он пытался сам себя убедить, что всё нормально.
– Конечно, – мне оставалось только поддакивать.
Подъехал автобус и мы расстались.

Я шла обратно в чернильно-синей ночи по пустой дороге. Второй раз возвращалась из отношений с человеком к началу, к одиночеству. Кого ещё я встречу на синей дороге жизни? Будут любить меня? Буду любить я? Неужели никогда не будет взаимности? Неужели мое начало станет моим концом? Неужели я навсегда останусь одна?

1996 год

Измена

Опубликовано автором
Ответить

– Я собираюсь изменить тебе.
Её голова покоилась на моём плече, согнутая в колене нога собственнически лежала на моих ногах, рука скользила по груди. Интимность и расслабленность позы так не сочетались со сказанными словами, что сначала я не понял их значение.
– Да? – удивленно сказал я.
– Да, – поднимая голову и взглянув мне в глаза, передразнила она.
В её взгляде я видел любопытство. С некоторыми женщинами я чувствую себя подопытным зверьком, для них безопасным и непонятным. Женщина, лежащая рядом, экспериментировала со мной часто. Вот и сейчас она молчала, ожидая моей реакции. Я тоже молчал, знал, что долго она не выдержит и заговорит. Она сказала:
– Так я и знала, что тебе все равно, что я делаю!
Она легла на другой бок, отвернувшись от меня. Голова все еще лежала на моей руке.
– Мне не все равно, просто я считаю тебя достаточно взрослой и самостоятельной женщиной, чтобы ты сама решала, что тебе делать.
– Конечно! – недовольно буркнула она, еще дальше отодвигаясь от меня, отпихивая мою руку. – Если бы я была хоть чуть-чуть дорога тебе, то ты бы не позволял мне делать глупости!
– Ты хочешь, чтобы я отговаривал тебя? Чтобы просил не изменять?
– Да нет же! Даже если ты попросишь, это будет неискренне! Я ведь знаю, что ты думаешь по поводу женщин и измен – если женщина решила изменить, то её ничто не остановит, это лишь вопрос времени!
Она лежала, поджав ноги к груди, и я, посмотрев на ее голую спинку и попку, подумал, что спокойным отношением к своему обнаженному телу она научила не стесняться и меня. У нас все было так здорово в постели, что разговор об изменах казался нелепостью.
– А разве это не так? – осторожно спросил я.
– Нет, не так! – она села на кровати, бросив на меня горячий взгляд. – Ты можешь меня остановить. А если ты этого не сделаешь, то я изменю тебе сейчас и буду потом изменять постоянно! Вот так. Я ещё не решила точно, буду ли я спать с Петром или нет, но если…
– С кем? – мне не стоило задавать этот вопрос, показывающий мою заинтересованность, но я не удержался. – С кем ты собираешься переспать?
– Ага! – в ее голосе явно слышались торжествующие нотки, она поняла, что зацепила меня. Её эксперимент удался, и можно ликовать. – Тебя это волнует! Да, любимый, ты не ослышался! Именно с Петром!
– Но почему именно с ним? – я никак не мог понять, зачем она затеяла все это. Пётр был моим сослуживцем, и хотя мы с ним не враждовали открыто, но друг друга недолюбливали. – Он же тебе никогда не нравился. Или ты делаешь это мне на зло?
– Я ещё ничего не делаю! – она подскочила на кровати. – И я не хочу этого делать! Я не хочу тебе изменять! Но ты меня к этому вынуждаешь!
Она замахнулась, чтобы ударить меня, но я легко перехватил её руку.
– Я? Вынуждаю? Каким образом?
– Ты меня ни во что не ставишь! – она выдернула свою руку и поднялась с кровати. – Мы встречаемся уже год. И тебе до сих пор всё равно, как я провожу время, когда тебя нет рядом! Мне кажется, что ты не видишь во мне индивидуальность, личность, человека! Я тебе безразлична! Ты водишь меня в кино, угощаешь мороженом, я убираю твою комнату и готовлю еду, мы занимаемся сексом – вот и всё, что происходит между нами. Любая другая могла бы быть на моем месте! Я понимаю, что тебе нужна женщина, но зачем тебе нужна я? Именно я?
Она моталась по комнате, торопливо одеваясь, а я искал слова и не мог их найти. Что я мог сказать ей? Что еще ни одна женщина до нее не жила со мной? Что никто кроме нее не читал мне свои стихи? Что еще ни с кем в постели я не делал того, что делали мы с ней? Она великолепно знала все это. Ей было нужно что-то другое. Что? Она говорила очень эмоционально, поэтому смысл её слов отчасти ускользал от меня.
– Я люблю тебя. И я могу много сделать для тебя. Но это не значит, что я готова отказаться от себя. Даже любя тебя, я остаюсь сама собой. И именно благодаря тому, что я – это я, я и могу лю-бить тебя. Но, по-моему, ты этого не замечаешь! Для тебя я – ничто! А я – не ничто, я – это я! – она кончила зашнуровывать ботинки и повернулась к двери. Щелкнул замок. Она последний раз грустно посмотрела на меня.
– Не знаю, смогу ли я остаться с тобой, если изменю тебе. Не представляю, как можно любить одного человека, а спать – с другим. Я хочу быть с тобой. Я не хочу тебе изменять. Ещё всё можно исправить. И это зависит от тебя. Пока.
Она ушла от меня с заплаканными глазами. Я встал, оделся. Сел и задумался. Как обычно, она ушла от ответственности, предоставив принимать решение мне. Наверно, она права, мне надо определиться, решить хотя бы для самого себя, хочу ли я терпеть её вздорный характер, слушать её путаные разговоры, чувствовать по ночам рядом ее тело… Думать о ней, не позволять ей делать глупости, беспокоится… Это похоже на любовь… А значит, надо брать на себя ответственность. То есть жизнь станет более сложной чем сейчас. Надо ли мне это? Да или нет?
Я выглянул в окно. Вечерело. Ребятня во дворе играла в догонялки. У меня ещё есть время подумать… Ещё есть время… Или уже нет?
1999 год

Причал

Опубликовано автором
Ответить

Они стояли на причале, облокотившись о перила, и смотрели на тёмную подвижную воду внизу. Пили пиво. Вообще-то, она не любила пиво, пила его только за компанию. Их объединяло до смешного мало: время, место и процесс переливания известной жидкости из бутылки в желудок.
Каждый раз она делала большой глоток и долго держала во рту горький терпкий вкус, потом несколько судорожно глотала и мгновенно отправляла в рот несколько орешков арахиса. Она хотела побыстрее допить бутылку и, казалось, выбрала самый лучший способ, но именно из-за этого пила медленно. Перед каждым глотком задумывалась, настраивалась, готовилась. После – кривилась, сглатывала, успокаивалась…
Он пил неторопливо, смакуя не только пиво, но и прохладу вечера, и молчание между ними, такое успокоительное после многочисленных пустых слов.
– Знаешь, я люблю тебя.
Слова прозвучали вниз, в темную воду, произнесенные голосом без модуляции, ровно, бесстрастно. Удивительным образом эти слова влились в молчание, не разрушив его, и потому не предполагали иного ответа, кроме шороха ветра и плеска волн.
Интересно, как он относился к этим словам? Принимал как должное? Считал пустяком, на который не стоит обращать внимание? Верил?
Она наконец допила свое пиво и поставила бутылку на доски. У него оставалось меньше четверти бутылки. «Когда он допьет пиво, я попрошу его обнять меня», – вдруг подумала она. Не то, чтобы ей стало холодно, или хотя бы зябко, просто захотелось прижаться к его груди и убедиться в реальности происходящего между ними. Или, наоборот, нереальности.  Потому что вечер был странным настолько, что даже выпитое пиво не проясняло ситуацию.
Она пыталась вспомнить с чего начался весь этот абсурд. Сначала они вышли из дома и он, оглядев ее, заметил:
– Ты оделась легко. Замерзнешь.
– Если я начну мерзнуть, ты обнимешь меня, – твердо объявила она.
Он пожал плечами, и не думая возражать. Они шли по дороге. Она взяла его за руку. Рука была вялой и безжизненной, хоть он и не отбирал её.  До этого девушка сдерживала слёзы, но его нежелание хоть как-то поддержать, выбило её из колеи и она расплакалась, отпустив его руку. Когда-то она обещала ему не устраивать сцен на людях, но в этот вечер беззастенчиво рыдала, не обращая внимания на прохожих, и лепетала, что любит его, но устала от их отношений.
Он продолжил её мысль, сказав те слова, которые витали в воздухе, являясь самым логичным выводом:
– Давай прекратим наши отношения, если они так сильно утомляют тебя.
И возникла пронзительная, острая радость, облегчение от того, что страшные слова произнесены, что не нужно убегать, поворачиваться спиной к возможности расставания, что можно открыто и прямо взглянуть проблеме в глаза, принять свой страх и победить его. И она плакала, но теперь свободно, светло. А он нахмурился и потребовал прекращения истерики, потому что в противном случае прогулку придется отменить. И она успокоилась, хотя сладкие слёзы и рвались наружу. А он купил мороженое. Они гуляли и разговаривали так, словно ничего не произошло. Болтали о мороженом (кому какое больше нравится), о погоде (жара стоит – как летом, а ведь ещё май не закончился!), о собаках (вспоминали забавные истории из жизни животных), о дружбе (немного и абстрактно), о прохожих (сплетни) – в общем, ни о чем.
Молчали иногда, но молчание воспринималось как пауза между словами, которую надо срочно заполнить.
А на причале всё стало наоборот – теперь уже слова были паузой внутри тишины. И, наверное, молчание было наилучшим компромиссом, потому что ничегонезначащие слова причиняли ей боль, а слова о главном, о том, что наболело, страшили его. В молчании каждый нашел своё, но оно не могло длиться бесконечно.
Он поставил пустую бутылку рядом с первой, повернулся к девушке и притянул её к себе.
– Откуда ты узнал, что я хочу, чтобы ты обнял меня? – восторженно спросила она.
Он лишь улыбнулся в ответ и они, обнявшись, пошли с причала на берег. Дорога домой была восхитительна. Они купили еще одну бутылку пива на двоих, пили его, смеялись и шалили. Постепенно разговор перетек на их отношения и теперь, после пива, она могла говорить без слёз, а он – слушать, не перебивая.
Они шли по незнакомым улицам, тусклый фонарь изредка выхватывал из темноты мутное желтое пятно. Прямо посреди одной из пыльных улиц, между маленькими деревянными домиками были проложены рельсы. Это еще больше усиливало ощущение нереальности.
– Я хочу быть любимой, – вздохнула она.
– А я не могу приказать себе любить тебя.
– Ты просто не хочешь брать на себя ответственность.
– Не хочу.
Её навязчивое желание управлять его чувствами, её стремление подчинить его как обычно разозлили его.
Некоторое время они шагали молча. Мысли и чувства терялись в душной ночи. И снова первой заговорила она:
– Знаешь, чтобы там ни было, я хочу, чтобы ты знал – ни с одним другим мужчиной мне не было так хорошо в постели, как с тобой.
– Может быть ты удивишься, но и ты – первая женщина, с которой мне было так хорошо, – помедлив, ответил он.
– Странно и здорово, что ты говоришь об этом, – радостно сказала она. – Меня давно мучил вопрос: было ли тебе так же хорошо с другими женщинами как и со мной. Я думала: неужели мне может быть так хорошо, если ты не испытываешь ничего подобного. Забавно, что ты сам заговорил об этом.
…Они пришли к нему домой и легли спать. Он обнял ее, она положила голову ему нагрудь.
– Я такая пьяная, – призналась она. – И страшно хочу спать.
– Ну так спи, – усмехнулся он, и через секунду она уже спала, так и не разобравшись, был ли прошедший вечер реальностью или только казался ей.
Утром он проводил ее до автобуса. Целуя его на прощание, она прошептала: «Если захочешь – приезжай, я буду ждать. Но сама я к тебе не приеду». Это был их последний разговор. Больше они никогда не встречались.

2000 год

Зависть

Опубликовано автором
Ответить

Она шла впереди меня плавной уверенной походкой. Высокая, длинноногая, изящная, грациозная… Я плелась следом, уставившись в её спину и сравнивая нас. Определенное сходство было. Она шла в таком же, как у меня сарафане, в босоножках, похожих на мои. Ветер прижимал платье к телу, обрисовывая тонкую талию. У меня тоже тонкая талия, но нет такого роста и худобы, как у неё. И у неё, и у меня волосы были собраны в хвост. Но, глядя на неё, никто не мог бы подумать, что прическа сделана неспроста, а потому, что у девушки грязные, жирные волосы – что сразу бросалось в глаза при взгляде на меня. Лица её я, естественно, не видела. Но, думаю, оно соответствовало ей. Такая красивая, независимая, ослепительная девушка! Её движения были поистине королевскими.
Я завидовала ей самой черной завистью. Как я хотела бы поменяться с ней местами, чтобы она стала мной, а я – ей! Но я оставалась сама собой – всего лишь сплющенным, искаженным отражением её. По сравнению с ней я была полным ничтожеством.
Так мы и шли по улице, залитой красноватым вечерним солнцем. И все мои мысли были только о ней, а она не обращала на меня никакого внимания. Мир несправедлив – кому-то (ей!) он дал все, а кому-то (мне!), не досталось ничего!
– Девушка, разрешите подарить вам цветок!
Мы обе остановились и замерли. К кому он обращался? Невероятно, но, кажется, этот парень с тюльпаном в руке смотрел на меня. Я неуверенно кивнула. Он улыбнулся и протянул мне цветок. Она не двигалась, обиженно ждала, когда же он поймет, какую досадную ошибку совершил, выбрав меня, а не её. Я обреченно ждала момента, когда он отвернется от меня и обратится к ней. Мы обе были уверены, что иначе не может быть.
Но парень не обращал на неё никакого внимания, он повернулся к ней  спиной, и только его тень касалась её. Мне стало смешно. Я откровенно злорадствовала. Парень воспринял мою улыбку как поощрение.
– Девушка, – предложил он, – разрешите я Вас провожу.
– Вообще-то я шла домой и уже практически пришла, – я махнула рукой в сторону соседней пятиэтажки.
– Может быть, если у Вас есть время, мы просто прогуляемся?
Я согласилась. Мы развернулись и пошли в обратную сторону. Я украдкой оглянулась. Она шла следом, все такая же высокая и грациозная. И по-прежнему непоколебимо самоуверенная. Когда я посмотрела на неё, она мгновенно отвернулась, делая вид, что идет сама по себе. Она была не одна.
И левой руке, так же как и я, несла тюльпан. И когда она успела познакомиться? Невольно я восхитилась её способностью не терять времени даром..
– Вы на самом деле никуда не торопитесь? Вы оглядываетесь… Может, Вас ждут дома?
Так! Ей мало копировать меня, повторять меня, быть лучше меня, иметь все, что есть у меня! Она хочет, чтобы я думала только о ней, ни о ком другом! Это надо прекращать! Сейчас я хочу быть занята лишь симпатичным молодым человеком, идущим рядом. А она… В конце концов, мы с ней никуда друг от друга не денемся. У нас впереди еще сотни утренних и вечерних прогулок… Она ненавидела гулять днём, потому что днём она становилась другой – маленькой и толстенькой, неповоротливой и неуверенной. Все её самодовольство растворялось в прямых солнечных лучах. Она злилась и обещала отомстить вечером. И на закате она преображалась и мучила меня, и блаженствовала, чувствуя, как неуёмно и беспомощно я завидую ей. Впрочем, такие метаморфозы были вполне в её стиле. А чего ещё можно ждать от моей собственной тени?
– Нет, нет, я никуда не тороплюсь, – отмахнулась я, улыбаясь ему и выбрасывая её из головы.

Руки

Опубликовано автором
Ответить

Я дышало дождем. Капли проникали сквозь кожу и наполняли меня легкостью. Я стояло, высоко подняв руки, запрокинув лицо. Даже сквозь кору век, закрытыми глазами я видело грозное, замкнутое тучами небо.
Подул ветер. Покоряясь ему, я махнуло руками. Ветви закачались, и с листьев посыпались брызги. Чувствуя порыв ветра, я гнулось всем телом…
Потом мне надоело быть деревом, и я стал ветром. Я шелестел мокрой травой, гнул хрупкие тела молодых деревьев, обрывал с них листья… Скоро я прилетел в город. Ударился о твердую кирпичную стену и упал в мокрую пыль.
И стала пылью. Но быть пылью было неинтересно. Тяжелая, почерневшая, с единственной мыслью о былой легкости, легкости до дождя, я лежала на неудобном шершавом асфальте, и новые капли больно ударяли меня, вдавливали в асфальт.
Я решил стать дождем и некоторое время развлекался головокружительным, стремительным падением с неба на землю, в мягкую подушку пыли. Одновременно я стучались в окна. Я становились плоским, вода покрывала все стекло и стекала с подоконника. На асфальте я разлили лужи и с удовольствием окунались в них.
Когда я устали играть в эту игру, то на мгновение стала тучей. Но быть тучей мне не понравилось. Я морщилась и худела, теряя капли. К тому же сверху на меня светило солнце, было жарко и неприятно.
Я увидела черный зонт и стал зонтом. Теплая рука сжимала ручку зонта. Это было самое удивительное ощущение из всех, испытанных мной раньше. Я стала ручкой зонта, чтобы полнее ощущать. Потом стала рукой, чтобы узнать – каково руке прикасаться к чему-то другому. Все-таки ручкой зонта, к которой прикасаются, быть приятнее.
Но вместо ручки я стал человеком. Я торопился на свидание. Ноги мои автоматически шагали, обходя лужи, одна рука крепко сжимала ручку зонта, а в голове крутилось великое множество мыслей. Я вбежал в подъезд, стряхнул  воду с зонта, закрыл его и поднялся по ступенькам. Позвонил. Дверь мне открыла девушка.
Мы обнялись. Тело ее было теплым и приятным на ощупь. Было упоительно  держать ее в своих объятиях. Но тут я вспомнил острое ощущение тепла руки, сжимающей зонт, и мне стало интересно, как чувствует мои руки девушка.
И я стала девушкой. И оказалась в кольце его рук. И сердце ухнуло в груди. И подкосились ноги. И я поняла, что никогда не испытаю ничего более приятного, чем прикосновения его рук, его тела. И я, никогда не загадывающая наперед, уже знала, что буду девушкой до тех пор, пока эти руки будут касаться меня.
…С того дождливого дня прошло уже больше года по людским меркам. Почти каждый день я вижу и чувствую мужчину с сильными, теплыми руками. И неважно, солнечно или дождливо за окном. Я научилась думать абстрактно и образно, чувствовать боль, обиду, радость, печаль, ненависть и любовь. Я научилась ждать, надеяться и прощать.
Когда на улице холодно, мы лежим рядом в постели, и его руки скользят по моему обнаженному телу. Я подношу его ладони к своим губам и целую пальцы.
Если тепло, мы идем гулять. И моя рука тонет в его руке. И он смеется: “Вот вцепилась!”, но, когда я вырываю свою руку, не отпускает. Я совершенно ручная. Но только для его рук. Иногда я думаю, что счастлива.
Но порой… Когда идет дождь… Когда он едет ко мне с пересадками и  невыносимо ждать… Я выхожу на улицу и высоко поднимаю руки, запрокидываю голову, закрываю глаза…
И мне кажется, будто я снова дерево.

Телефонный разговор

Опубликовано автором
Ответить

Я долго бесцельно брожу по комнате, постепенно уменьшая орбиту своих шагов, притягиваясь к телефону, словно во мне есть железо, а это нехитрое средство связи – магнит. Я поднимаю трубку и слушаю долгий равномерный звук, я грею руками теплую пластмассу и наконец решаюсь…
Я набираю его номер телефона. Длинные гудки, а потом его всегдашнее, немного встревоженное, будто он ждет очень важного звонка: «Алло! Алло! Алло!»
«Паша?» – на всякий случай уточняю я, как будто по его мобильному может ответить кто-то другой. «Паша, это Лена», – я представляюсь, обозначаю себя, даю ему возможность узнать меня. Но он не узнаёт. Я слышу это неузнавание в паузе, прежде чем он уточняет: «А какая Лена?» И тут я называю свою фамилию, внося конечную определенность в наш разговор, который ещё и не успел толком начаться. И снова короткая пауза, пока он думает, разговаривать со мной или нет. И вот, словно пловец, решительно прыгающий в воду, он решительно ныряет в разговор со мной: «Ну, здравствуй, Лена». Сказал и замолчал. И его молчание значимо и весомо, его молчание читаемо и прозрачно, в нем звучит ясный, разумный, логичный отстраненный вопрос далекого человека: «По какому поводу ты звонишь?» И мне надо как-то объясняться, оправдываться, как-то продолжать, заполнять пространство между нами какими-то словами, поводами, причинами, потому что нелепо молчать в телефонную трубку, потому что телефон придуман для того, чтобы говорить, произносить слова. И я говорю. Я перехожу прямо к делу. Я прошу. Глупая просьба, глупая и бессмысленная: «Паша, скажи, пожалуйста, НУ НЕТ». И он удивляется. Удивляется и не удивляется одновременно. Не удивляется, потому что просьба очень в моем стиле, чего-то подобного он от меня и ждал. Удивляется, потому что просьба очень странная. Непонятно, зачем это мне слушать его «НУ НЕТ».  И еще он чувствует в этой просьбе какой-то подвох, нечто подозрительное и угрожающее. И он спрашивает: «А в чем дело?» И я могла бы продлить наш разговор, выиграть время и объяснить ему, долго и путано, что «НУ НЕТ» – единственное, что я хочу от него услышать.  Иначе, зачем я звоню и пристаю со всякими неудобоваримыми предложениями типа «пойдем сегодня гулять» или «пригласи меня к себе в гости» или «расскажи мне, какой ноутбук лучше». Зачем я говорю всё время разное, если в ответ я всегда получаю одно и тоже, неизменное, короткое, ёмкое, привычное: «НУ НЕТ». И если я разными способами добиваюсь одного и того же результата, значит, именно этого я на самом деле и хочу. И раз я хочу всего лишь услышать «НУ НЕТ»,  мне необязательно просить о чем-то другом, каким-то косвенным, окольным путем приходить к тому, чего я хочу. И ведь это очень выгодное прозрение! Потому что его «НУ НЕТ» – единственный дар, который он может мне дать, единственный, который не напрягает его, не идет вразрез с его собственными желаниями. Конечно, я могла бы подробно рассказать ему все свои умозаключения, но я понимаю, что на самом деле его совершенно не интересует подобная чепуха, он и не хочет слушать меня, он спросил скорее от неожиданности моей просьбы, чем от настоящего любопытства. И поэтому я ничего ему не объясняю, а просто прошу еще раз: «Неважно. Просто скажи НУ НЕТ».  И он, так и не придя в себя, недоумевая, медленно, опасаясь, что его слова обернуться для него какой-нибудь гадостью, растерянно произносит: «НУ НЕТ»… И я вежливо благодарю его. Вежливо и грустно, потому что больше ничего нет у меня за душой, а значит надо заканчивать разговор. И я прощаюсь: «Ну, пока». И он отвечает: «Пока». И тогда я вешаю трубку.
…Я вешаю трубку и задумчиво разглядываю телефон, словно жду от этого безмозглого посредника ответа на вопрос: «Зачем мне надо было слышать от него НУ НЕТ?» Телефон молчит, и я отвечаю себе сама. И это неприятные мысли. Неприятные, тяжёлые, мутные. И я не хочу их думать. И я не думаю. И понимаю, что вышеописанный разговор никогда не произойдет в реальности, навсегда оставшись лишь плодом моего бурного воображения, возникшим от смертельной тоски и упрямо лезущей в глаза телефонной трубки. Как бы сильно мне этого не хотелось, я не стану ему звонить. Потому что знаю, что на самом деле даже “НУ НЕТ” – это слишком много для меня и даже этого он не хочет мне говорить.

ноябрь 2001

Данил

Опубликовано автором
Ответить

Одна девушка часто бродила по дорогам. У неё была пустота в сердце, чтобы её заполнить, она на дорогах искала кого-то. Девушка вглядывалась во встречных людей, заглядывала им в глаза, хотела увидеть – «мой» человек или нет?
Однажды она встретила человека по имени Данил. Было темно, шёл дождь, но им было всё равно. Они целовались, не обращая внимания на погоду и прохожих. Он записал её адрес. А потом он сел в автобус и уехал.
И никогда больше не пришел к девушке. И девушка продолжала одиноко бродить по улицам. Но теперь она всматривалась в проходящих мимо, чтобы увидеть уже виденное ранее лицо – лицо Данила. И всем встречным она задавала один и тот же вопрос: « Ты знаешь Данила?»
Некоторые качали головой, другие уточняли, какой Данил, но все их знакомые не были тем самым Данилом.
Вчера я встретила эту девушку около своего дома. Она подошла ко мне и без предисловий спросила: «Ты знаешь Данила?»
И я сказала: «Он – такой высокий, светловолосый и зеленоглазый, очень красивый?»
Она подтвердила: «Да».
И я сказала: «Это тот, с которым ты познакомилась на улице, когда было темно и шел дождь?»
Она ответила: «Да, мы познакомились именно так».
И я сказала: «Тот самый, который больше никогда к тебе не придёт?»
Она смутилась: «Он… он ещё не приходил ко мне, но я надеюсь…»
И я сказала: «Да, я знаю его. Мы познакомились с ним две недели назад под проливным дождем, когда земля уже лишилась солнечного света и наступала ночь. Я до сих пор помню вкус его поцелуев. Он записал мой адрес. Потом он сел в автобус и уехал. Больше я его не видела. Но я не жду и не ищу его. Я сомневаюсь, что ты когда-нибудь встретишь его».
Она пробормотала: «Он не приходит к тебе… Значит, ты ничем не можешь мне помочь… Извини».
И она пошла дальше, останавливая прохожих своим нелепым вопросом.
Я подумала, что она поступает глупо, и забыла о ней. И, наверно, я бы никогда и не вспомнила об этой странной девушке, но сегодня… Сегодня ко мне пришел Данил.

2000 год

Я ещё зайду

Опубликовано автором
Ответить

– Давай, ты больше никогда не придешь, – на одном дыхании выпалила она, опуская глаза. Ей хотелось бы сказать эти слова твердым, решительным голосом, но почему-то получилось быстро, скомкано и невнятно. Она сделала усилие, медленно подняла голову и посмотрела на него. Глаза её в этот миг были ошеломляюще пусты и одновременно бездонно-глубоки. В них смешались боль, отчаяние, надежда, мольба…
Он мог бы увидеть всё это, но не увидел, потому что не захотел, потому что он уже давно возвёл между ними непробиваемую стену, о которую вдребезги разбился её взгляд.
Он слегка пожал плечами и ответил:
– Хорошо.
Она и не ожидала другого ответа, но, услышав его, дёрнулась как от удара и поспешно отвернулась.
– Я думаю, так будет лучше для нас обоих, – пролепетала она заготовленную фразу, чувствуя, как глаза наполняются слезами.
Он одевался и не ответил.
Она неловко вытерла слёзы тыльной стороной ладони и повернулась к нему:
– Значит, договорились?
– Хорошо, – спокойно повторил он, без улыбки глядя на нее.
– Будь счастлив. Не болей, – она собрала последние силы и попыталась улыбнуться. Улыбка получилась блеклой и бесцветной. – Спасибо тебе за всё…
– Но ведь ничего же не было?
– …за всё, что могло бы быть, – закончила она. – Прощай.
– Прощай, – он медленно открыл дверь, вышел и так же медленно закрыл её за собой. Некоторое время она слушала его удаляющиеся шаги. Потом подошла к окну и окинула двор внимательно-бездумным взглядом. «Зима… Снег.. – уставившись в одну точку, вяло подумала она. – Было лето, когда я познакомилась с ним…»
Внезапно вспыхнула, ослепила новая мысль. «Что же я наделала? Зачем я сказала ему это? Он же больше не придёт! Как я буду жить без него? Я не могу, не могу…»
Короткий миг замешательства прошёл. Она истерично стала дергать шпингалет, пытаясь открыть законопаченное на зиму окно, потом метнулась к двери, толкая ее, вместо того чтобы тянуть на себя. Наконец поняла, что дверь открывается в другую сторону, рванула, выбежала в коридор и… столкнулась с ним. Повисла на шее и зарыдала громко-бесстыдно, больше не сдерживаясь. Он повел её обратно в квартиру. Она не сопротивлялась.
Дома механически опустилась на кровать, плакала-скулила, горько и жалобно. Он сидел рядом, печально смотрел на неё, не говоря ни слова.
Постепенно она успокоилась, перестала всхлипывать, покраснела и молчала, отвернувшись от него. Он повернул её к себе, вытер слёзы на щеках и несколько секунд внимательно смотрел в глаза.
– Ты же понимаешь, что я не могу заставить себя полюбить тебя, – медленно сказал он.
Она молчала, слёзы опять катились по щекам.
– Я могу сделать вид, что люблю тебя, но от этого никому не будет лучше, – он потряс ее за плечи. – Понимаешь?
– Да, да, я все понимаю, – безвольно-согласно кивала она головой, совершенно не вникая в смысл его слов.
– Ну и умница.  А я вернулся – кассету тебе отдать. Спасибо. Ладно, я пойду, – он встал и пошёл к двери.
– Ты.. ты… ты… – она встревожено потянулась ему вслед, слова застревали в горле, голос дрожал.
– Я еще зайду, – успокаивающе произнес он и вышел.
Она доплелась до двери и закрыла её. Потом упала на кровать и мгновенно уснула.

1994 год