Изнутри психотерапии – взгляд клиента

Строки, которые вы видите ниже, написаны мной несколько лет назад, когда я начала долговременную личную психотерапию. Я хочу поделиться с вами своими переживаниями в тот момент, чтобы вам стало понятнее, что клиент может испытывать во время личной терапии.

Когда я только собиралась идти на личную психотерапию, я предполагала, что будет больно. Трудно. Напряженно. Тяжело. Мучительно. Почти невыносимо. Так обычно бывает, когда открываешь в себе что-то неведомое. Когда хочешь менять свою жизнь. Тогда приходится рисковать, выходить из зоны комфорта, смотреть в лицо своему страху и побеждать его. К этому я была готова. Готова погружаться в нечто болезненное внутри себя, терпеть, проживать, переживать  эту боль.

Но я совершенно не ожидала, что в долговременной личной терапии болевой точкой станут мои отношения с терапевтом. Конечно, я и раньше считала, что отношения – это самое важное в терапии.  Что отношения лечат. Вернее, создают условия для излечения. Я полагала, что создание доверительных отношений – это словно помещение больного в санаторий. А точные интерпретации, работа с образами, анализ сновидений, искусные техники, правильные вопросы –  словно процедуры в этом самом санатории. И тогда инсайты, катарсисы, выявление скрытых ресурсов – это и есть признаки улучшения и выздоровления.

О, как же я ошибалась! Что стоит в центре моей терапии уже четыре месяца?  Мои детские воспоминания, полузабытые травмы, бессознательно принятые решения? Или, может быть, мои сегодняшние отношения с мужем, детьми и другими близкими людьми? Ничего подобного! Все эти темы кажутся лишь досадной помехой или безопасной передышкой, все эти темы лишь уводят меня от основной и самой болезненной проблемы – моих отношений с моим терапевтом. Я и подумать не могла, что вместо «традиционной» терапии (то есть работы над своими проблемами) буду провоцировать, обижать и обижаться,  скандалить, требовать, отказываться от контакта, действовать себе во вред, лишь бы сделать ей на зло… Я не знала, что именно это будет так больно. Так тяжело. Мучительно. Почти невыносимо.

Естественно, головой я все понимаю. Проекция и перенос. Проективная идентификация и сопротивление. Отыгрывание, в конце концов. Но в последнее время голова функционирует как-то отдельно от меня. И я погружаюсь в пучину боли и отчаяния, опустошающего одиночества и всепоглощающего бессилия. Я чувствую себя избитой, измотанной, раздавленной своей терапией.

Парадоксально: вместо того, чтобы обсуждать с терапевтом свои отношения с мужем, я обсуждаю с мужем свои отношения с терапевтом. Конечно, с терапевтом я тоже обсуждаю наши с ней отношения.

Когда я нахожусь внутри своих чувств, мне кажется, что я не смогу, не справлюсь, не выдержу и все брошу. Когда я немного абстрагируюсь от себя самой, мне очень интересно, что же из этого всего выйдет.

О “дополучении” в психотерапии

Как я уже говорила, для меня основой психотерапии являются отношения. И то, что в этих отношениях клиент получает от терапевта.

Многие мои коллеги верят, что в терапии получить недополученное в детстве – невозможно. Такую точку зрения можно увидеть вот здесь.

Я же верю в противоположное. В терапии получить недополученное в детстве не только возможно, но и должно.

Итак, пример с новорожденным. Он кричит, потому что голоден или потому что наделал в памперс. Сам себя накормить или подмыть он не в состоянии. Поэтому он ожидает, что о нем кто-то позаботится. Предположим, мать не спешит мгновенно удовлетворять потребности ребенка. Более того, мать делает это намерено: “Как только перестанет кричать, тогда и подойду, а если реагировать на каждый писк, то он привыкнет орать по любому поводу”. И она, например, шикает на ребёнка, требует, чтобы он “заткнулся” и перестал кричать. В таком случае младенец получает травму (как раз НЕдополучает того, что ему жизненно необходимо).

Я считаю, что в этом недополучении есть ДВА важных (и разных) аспекта.
1. Младенец недополучает уверенности в том, что он, младенец, всесилен, что он может управлять миром и получать то, чего он желает; что мир “настроен” на него, что его невысказанные желания могут быть поняты и исполнены. Ребенок не получает того, что называют “безусловной любовью”.
2. Младенец делает вывод, что он, такой, какой он есть – голодный, обкаканный и кричащий – маме неудобен, мамой нелюбим. Что его собственные потребности и желания (а в младенчестве желания и потребности – это одно и тоже) менее значимы, чем желания и настроения его мамы. Ребенок не получает того, что можно назвать принятием.

И вот такой выросший ребенок приходит к психотерапевту. И у него внутри эти разные вещи прочно связаны. (И, мне кажется, они так же прочно связаны у тех психотерапевтов, которые являются противниками идеи “дополучения неполученного”). Клиент приходит, с одной стороны, мечтая, чтобы его понимали без слов и выполняли его невысказанные просьбы. С другой стороны он желает, чтобы его наконец-то приняли таким, какой он есть, признали его человеческую ценность и важность его желаний.
Первое невозможно. Я считаю, что это и не нужно. Впрочем, важно объяснить клиенту, почему ему теперь это не нужно (потому, что теперь у него есть намного больше ресурсов, чтобы донести до окружающих свои желания или самостоятельно  желаемого достигнуть).
Второе – вполне реально. Я считаю, что без этого эффективная психотерапия невозможна.

Итак, для меня задача психотерапии – помочь клиенту для начала разделить безусловную любовь и принятие. При этом я изначально принимаю его таким какой он есть – и тем самым даю ему возможность здесь и сейчас от меня получить недополученное там и тогда от других. А что касается безусловной любви – я буду показывать клиенту, что сейчас у него достаточно ресурсов, чтобы самостоятельно удовлетворять свои потребности.

Напоследок  приведу цитату из книги Алис Миллер «Драма одаренного ребенка»:
“Приобретенная способность не скрывать от себя свои чувства позволяет пациенту свободно выражать свои потребности и желания, вытесненные в давнем прошлом в бессознательное. Порой даже и в этом случае удовлетворение желаний невозможно, поскольку эти потребности могут быть удовлетворены только лишь в детском возрасте. (К ним относится, в частности, стремление иметь рядом с собой мать, которая исполняла бы твои желания). Но есть потребности, удовлетворить которые не только можно, но и нужно. Среди них основная потребность каждого человека в свободном самовыражении — в выражении своей натуры, своих чувств в словах, жестах, действиях, произведениях искусства. Потребность в самовыражении появляется у человека с момента его рождения. Даже крик младенца — это своего рода самовыражение. Люди, не имевшие в детстве условий для осознания собственного Я и самовыражения, стремятся к этому всю жизнь. И первому проявлению их подлинной натуры всегда сопутствует сильный страх.”

Так вот, я как раз считаю, что если человек не получил от родителей возможность свободного самовыражения, тогда он идет за этим к терапевту. И терапевт не заменяет мать, выполняя все желания клиента, а дает клиенту то, что не смогла когда-то дать мать – как раз эту возможность свободного самовыражения.

Фильм “Гаттака” – отношения матери и ребёнка

Один из моих любимых фильмов – «Гаттака».  О чём для меня этот фильм? О ребенке, который рождается, покидает свою мать, и фактом своего рождения лишает мать смысла жизни (и она умирает). (Ну, я тут психическое рождение имею ввиду).

Вот моя интерпретация этого фильма: Перед нами два основных персонажа:

Винсент – «человек второго сорта»  – «Я решил, что добьюсь исполнения своей мечты»

Джером – искалеченный «годный» – «Я всегда был только вторым»

Если рассматривать отношения Джерома и Винсента в психоаналитическом ключе, то перед нами идеальные отношения беременная мать – вынашиваемый ребенок. Мать питает ребенка своим телом (Джером дает Винсенту свою кровь, мочу и частички своего тела).  Ребенок мечтает родиться (Винсент жаждет полететь в космос). Мать помогает ребенку расти и развиваться, чтобы дозреть до рождения.

Интересный аспект их отношений – жизнь матери сосредоточена в ребенке. До знакомства главных героев, Джером, обладающий прекрасным генотипом, никогда не мог занять первое место. «Я всегда был только вторым!» По ходу фильма выясняется, что он пытался раньше покончить жизнь самоубийством, но даже в этом не смог дойти до победного конца – а всего лишь стал инвалидом. Таким образом, беременность, вынашивание ребенка – это главная цель  матери.  Логично предположить, что после рождения ребенка, мать снова потеряет смысл жизни. И, действительно, еще в самом начале, когда становится известно, что Винсент полетит через неделю, они идут отмечать это событие в ресторан. Винсент спрашивает Джерома, что последний станет делать после отлета первого. Джером отвечает: «Я покончу с этим». Вообще-то, это недвусмысленный намек на самоубийство, хотя с большим натягом можно придумать, что Джером перестанет собирать свои жидкости,  необходимые для карьеры Винсента и будет от «этого» отдыхать.

В конце фильма, перед самым отлетом Винсента, Джером показывает ему полный холодильник крови и мочи, уверяя, что он тоже отправится в путешествие. И зрителям (если они еще не поняли намерения Джерома в начале фильма)  теперь уже все ясно и понятно.

Мне интересно, что чувствовал и думал Винсент, глядя на этот забитый холодильник? Мне почему-то кажется, что в глубине души он ЗНАЛ о близкой смерти Джерома. И, тем не менее, – улетел.

Синхронно показывают нам кадры огня – огня, сопровождающего старт космического корабля, в котором летит Винсент, и огня мусоросжигающей камеры, в котором умирает Джером. А потом – круглое окно иллюминатора, выходящее в открытый звездный космос – ну чем не метафора родовых путей, из которых появляется на свет новорожденный?

Меня мучает вопрос: а как бы я поступила, окажись на месте Винсента?  А вы?Смогли бы вы улететь в космос, бросить Джерома, зная, что обрекаете его тем самым на верную смерть?

“Пер Гюнт” – история о травме

После книги Калшеда “Внутренний мир травмы»”, в любом произведении легко увидеть невинную отгороженную часть психики и злобно-заботливую охраняющую.
Вот, например, «Пер Гюнт».

В произведении детально рассказывается о том, как случается травма – вспомните эпизод, когда Пер попадает к троллям. Это прямо метафора рождения. Пер Гюнт (как и любой новорожденный) хочет любви и принятия от окружающих, но при этом мечтает оставаться самим собой. Однако люди, от которых он ждет любви, готовы принимать его с оговоркой – они требуют в ответ, чтобы Пер Гюнт (ребенок) отвечал их условиям, отказался от самого себя и стал таким, каким его хотят видеть другие. Естественно, для Пера (ребенка) это невыносимо. В  поэме главный герой сбегает. В психике та часть, которая является сутью, сердцевиной, «сама собой» человека, тоже отправляется в изгнание.  И в дальнейшем сложно восстановить связь с этой частью (в поэме ее олицетворяет Сольвейг), потому что внутренние демоны (Женщина в Зеленом) не дают к ней пробиться.

Вся жизнь человека разворачивается таким образом, что он стремится соответствовать ожиданиям окружающих, приспосабливаться к внешним условиям,  хотя ему самому уже кажется, что он сам такой и есть.

Можно сказать, что Пуговичник, с которым Пер Гюнт встречается в старости – это психотерапевт, который задает клиенту вопросы о смысле жизни. В поэме происходит то же самое, что в психотерапии: сначала клиент осознает, что до сих пор жил, не являясь самим собой. Потом (финал поэмы – короткая встреча Пер Гюнта с Сольвейг) человек обнаруживает, что в нем все-таки сохранилась часть, которая является его сутью.

Поэма Ибсена на этом и заканчивается. А вот в психотерапии – все только начинается :). Клиенту предстоит бороться с внутренними демонами, чтобы освободить свою суть и воссоединиться с ней.

“Побег из Шоушенка” – психоаналитический взгляд

В этом фильме, на мой взгляд, прекрасно показано слияние, психическая незрелость – но одновременно и постепенное взросление.
Главный герой Энди Дюфрейн словно зародыш в матку попадает в тюрьму. К сожалению, его мать (начальник тюрьмы Нортон) – это олицетворение плохой матери, которая без зазрения совести использует ребенка для удовлетворения собственных потребностей, игнорируя при этом нужды самого ребенка.
Главный герой вынужден отказаться от своего я и соответствовать ожиданиям “матери” – так Энди, прежде честнейший бухгалтер, начинает проворачивать грязные аферы.
Почему же Энди соглашается со своим бытием в тюрьме? Потому что он психически незрел. Зрелость – это способность брать на себя ответственность. Но еще и понимать, где кончается собственная ответственность и начинается отвественность другого. Энди гиперфункционален. Он использует примитивную защиту всемогущества, стремится все контролировать – именно поэтому берет на себя вину за убийство своей жены, хотя на самом деле невиновен в этом.
Но постепенно ребенок в утробе созревает и готов родиться. Энди переосмысляет свою семейную жизнь, ситуацию убийства – и освобождается от чувства вины. Теперь ему уже незачем находиться в тюрьме, но “плохая мать” пытается сопротивляться его рождению (освобождению).
Естественно, что начавшийся процесс родов нельзя повернуть обратно. И Энди очень символично ползет по узкой и длинной трубе с фекалиями. Так ребенок рождается, несмотря на нежелание матери.
Самоубийство начальника Нортона – это выбор матери, которая не способна найти другой способ своего существования, кроме слияния со своим ребенком и использования его энергии.
Восхитительный нюанс – Энди начинает новую жизнь, используя ресурсы, которые он накопил, находясь в тюрьме. Хотя будучи психически нерожденным, человек вынужден делать не то, чего хочет он, а то, чего от него хотя другие, однако зрелый человек способен превратить свое прошлое в огромный ресурс и успешно им воспользоваться.

Насилие и родительская власть

Вопрос насилия родителей над детьми для меня очень острый и беспокоящий. Когда я была ребёнком папа меня бил. Нет, не часто и не с горяча. Бил иногда и всегда, как он мне объяснял, за дело. Память об этой физической боли и унижении навсегда запечатлелась в моей душе.

Но куда сильнее меня ранило другое насилие, вроде бы незаметное, внешне кажущееся безболезненным. В детстве я вообще не понимала, что это – насилие. И тем страшнее его последствия для меня сейчас, когда я выросла и родила собственных детей.

Я смутно ощущала, что не хочу растить их так, как растили меня. Я говорила о насилии, но толком не могла понять, что же скрывается за этим словом. Я забивала в поисковик «Что такое насилие» и листала многочисленные ссылки. Но внутри меня ничего не прояснялось.

Наощупь я придумала своё определение, решила, что насилие – это принуждать другого делать то, что он не хочет, против чего протестует. И растила детей, исходя из этого своего понимания. Это было безволие и попустительство. Как-то я разговаривала с логопедом моего сына, говорю: «Вот, он не хочет дома логопедические упражнения делать, а я не хочу его принуждать, это ведь насилие». А она мне в ответ удивлённо-задумчиво: «Странное у вас понимание насилия… Для меня настаивать на том, чтобы ребёнок сделал то, что для него полезно, – это не насилие…»

Её фраза застряла внутри меня. Я стала думать и спрашивать у других, что же такое насилие. Говорю коллеге-психологу: «Вот, у моего годовалого сына заложен нос, он плачет, не может спать. Я, чтобы облегчить его страдания, закапываю ему нос. Он ужасно не любит процедуру закапывания, кричит, возмущается, обиженно рыдает. Получается, что я совершаю над ним насилие? Но если не совершать это вынужденное насилие, то ребёнку будет всю ночь мучиться и плохо спать. Как же быть?» Она отвечает: «Ну, это не насилие, потому что в этот момент в тебе нет агрессии по отношению к ребёнку».

Агрессия? Но мой папа совсем не злился, когда бил меня. Он искренне верил, что делает для меня благое дело, он действительно считал, что меня нужно воспитывать именно так, иначе я никогда не стану доброй, честной и порядочной.

В группе коллег я задала тот же самый вопрос («Как обойтись без насилия, когда насилие необходимо?»). И мне ответили, что я смешиваю понятия насилия и родительской власти. И это немудрено, потому что все мы привыкли, что имеющий власть обязательно использует её в своих целях, а не на пользу того, над кем он властвует. Тогда я уточнила, чем власть отличается от насилия. И услышала в ответ, что ребёнка невозможно вырастить без запретов и указаний, что ему надо делать. И что насилие – это не только принуждение к тому, чего другой не хочет, а ещё и игнорирование протеста, запрет на выражение протеста и возмущения. То есть превращение человека в вещь, которая не имеет своих собственных потребностей и желаний.

Я услышала их слова и записала себе на память. Но прошло ещё два года, прежде чем я поняла их смысл. Дело в том, что когда мой папа считал себя правым и воспитывал меня ремнём, он совершенно не интересовался, что я думаю и чувствую, почему я поступила именно так, а не иначе. Впрочем, в другие моменты, воспитывая меня без ремня, словами и поучениями, родители точно так же не интересовались моими мыслями, чувствами и мотивами моих поступков. Им просто не приходило в голову, что это можно делать, ведь их самих воспитывали точно так же, как они потом воспитывали меня.

Итог моей пламенной речи таков: родительская власть состоит не в том, чтобы знать, что хорошо для ребёнка и добиваться этого хорошего, а в том, чтобы предположить, что для ребенка хорошо, потом уточнить у ребёнка, как он к этому относится, выяснить его чувства и мысли, а потом уже принять решение о действиях. Из-за ограниченности своего опыта дети не всегда могут понять, что для них хорошо, а что – плохо, и потому окончательное решение принимает родитель – взрослый, опытный, мудрый, имеющий над ребёнком власть.

…Как-то я вернулась домой вечером и увидела мужа, настаивающего, чтобы ребенок вышел вместе с ним чистить снег. Мальчик идти на улицу нисколько не хотел, время тянул всячески, муж вышел без него. Раньше я, вся такая ненасильственная, оставила бы всё как есть и ребенок так и просидел бы, наполовину натянув колготки, до возвращения мужа. Потому что, конечно же, это было бы насилием – заставить сына одеться и выгнать его на улицу. Но в этот вечер я воспользовалась своей родительской властью.

Во-первых, поспрашивала ребёнка, почему это он на улицу не хочет. Сын ответил, что не хочет именно с папой, дальше этих объяснений не пошёл.

Во-вторых, я искренне посочувствовала ему, что приходится делать то, чего не хочется.

В-третьих, попросила помочь мне и папе, потому что снега навалило очень много и папе действительно нужна помощь. Дальше я помогла сыну одеться и мягко выставила его за дверь.

…Они вернулись минут через 50, оба раскрасневшиеся и очень довольные. Ребенок был весь взмокший и в одном сапоге прискакал ко мне, чтобы я потрогала его потный лоб. «Мама, папа меня в сугроб кидал!» — восторженно кричал сын.

И, собственно, алгоритм действий, основанный на родительской власти:

Вариант 1. Когда ребёнок отказывается что-то делать.

1. Спросить ребёнка, почему он не хочет этого делать.

2. Выслушать ребёнка, понять и принять его чувства.

3. Принять окончательное решение и спокойно, но твёрдо сказать об этом ребёнку.

Вариант 2. Когда ребёнок хочет делать или уже сделал то, чего делать нельзя.

1. Спросить ребёнка, почему, для чего он так поступил.

2. Выслушать ребёнка, понять и принять его чувства.

3. Объяснить ребёнку, почему его поступок является неприемлемым и совместно с ребёнком выбрать то наказание, которое будет применено, если он будет продолжать делать то, что делать нельзя.

Скалодром как метафора

Недавно впервые была с со старшим сыном на скаладроме. Эта поездка произвела на меня неизгладимое впечатление, хотя мы там всего полчаса были. Я долезла до середины – и вижу, что рядом зацепов для правой руки нет, ближайший – высоко, не дотянусь. Но инструктор внизу уверено скомандовала: “Хватайтесь за тот красный зацеп”. “Я не дотянусь”, – объяснила я. “Попробуйте”, – настаивала инструктор. “Не дотянусь, не смогу” – я тоже упёрлась и зависла. И тут она сказала фразу, которая меня поразила: “Лучше сделать движение, чем не двигаться – и терять силы”. Я восхитилась – и потянулась к зацепу. И, конечно, не дотянулась. И мгновенно сделала два открытия:
1. Ничего страшного не произошло, я ведь на страховочной верёвке – и можно сколько угодно раз не дотягиваться – всё равно не упаду!
2. А чтобы дотянуться – мне надо всего лишь чуть чуть сильнее потянуться. И я потянулась – и во второй раз дотянулась.

Теперь думаю – ведь это прекрасная метафора того, как можно безболезненно и безопасно совершать ошибки!

Как научить ребёнка убирать вещи на место

Сейчас я поделюсь с вами свои недавним озарением, что надо делать, чтобы научить детей убирать вещи на место. Для многих это, наверное, элементарно, а для меня – как всегда – через тернии к звёздам.

Но сначала – три истории о том, чего не надо делать. Читать далее

Страх как проявление любви

…Когда мы были на ЖизниГраде, то мой старший сын со своим другом в какой-то момент полезли лазить на такой каркасной конструкции:
конструкцияЯ восхищалась, как ловко мальчишки перелезают снизу вверх и обратно. Я гордилась сыном. Сначала. А потом в какой-то момент почувствовала страх, что он может упасть и… Дело в том, что в прошлом году какой-то мужик мальчишек с этой же конструкции согнал.

Когда я спросила, в чём проблема, ответил: “Болты, которыми крепятся балки, неизвестно на какой вес рассчитаны. Вдруг не выдержат!”
А в этом году никто детям лазить не запрещал. И я на какой-то миг почувствовала, что мне самой хочется запретить им лазить, хочется бояться. Тогда я повернулась к ним спиной, пошла прочь и стала молиться: “Господи, вверяю тебе судьбу моего ребёнка, потому что он – не мой, а твой, он принадлежит тебе, его жизнь принадлежит тебе и я доверяю его тебе”. Мой страх успокоился – и одновременно я ощутила необыкновенную пустоту в сердце. Это было очень сильное переживание и осознание – я поняла, что для меня любовь – это страх и беспокойство. Что я умею любить только через страх, а как иначе – не знаю.

Как накормить ребёнка?

Не знаю, как вы, а я начинаю нервничать, когда драгоценное дитятко отказывается скушать с любовью приготовленный обед. Моя мама тоже нервничала, когда я отказывалась есть, поэтому уговорами и угрозами запихивала в меня еду. Я решила, что никогда не буду заставлять своих детей есть (или доедать), если им не хочется. Поэтому когда внутри меня появилась тревога из-за “ничегонеедения” моего чада, я оказалась на перепутье – эта тревога шла вразрез с моим принципом ненасилия.

Я долго ломала голову, как же разрешить этот внутренний конфликт. И только когда я прочитала вот этот пост, то поняла, что я (и многие другие матери) ошибочно трактую своё беспокойство по поводу питания ребёнка. Мне кажется, что это беспокойство – инстинктивно. И правда – кто же накормит ребёнка, если не мать, особенно если он ещё мал и не может самостоятельно добыть (приготовить) еду?
Но для меня выход из этого беспокойства был один – заставлять ребёнка съесть то, что приготовленно.
А сейчас я думаю, что есть другой, более верный и комфортный выход – вместо того, чтобы запихивать в малыша какую-либо еду, надо дать ему возможность выбирать то, что он хочет съесть. Задача взрослых – предложить ребёнку много разнообразных продуктов. А уж съест их он сам.

И, кстати, аппетит у человека предназначен не для того, чтобы съесть как можно больше еды, а для того, что выбрать из имеющегося съестного наиболее необходимые организму на данный момент продукты – и съесть именно их.