Чтобы похудеть в первый раз (в 18 лет), мне нужно было найти свой голод. Я тогда успешно его нашла (и так же успешно похудела). С тех пор была уверена, что уж что-то, а свой голод я знаю. И никогда бы не подумала, что для того, чтобы похудеть во второй раз, почти 20 лет спустя, мне нужно голод потерять. Хотя, конечно, я потеряла не голод, а лишь свои представления о нём.
Я была в шоке, когда моя терапевт усомнилась, является ли голодом то, что я им считаю. Все мои опоры оказались разрушены. Если тот дискомфорт в желудке, который я называла голодом, вовсе не голод, то что это такое на самом деле? Пытаясь ответить на этот вопрос, я стала наблюдать за собой, за своим телом и за своей тревогой, которая накатывает волнами, одна за другой. Некоторые волны мне уже удалось рассмотреть.

1. Сначала был страх, что я умру от голода. Самый первый, самый лёгкий, самый простой. Это очень понятный, естественный, инстинктивный страх. И пребывая в нём, я поняла, что могу его выдержать. И не бежать в холодильнику каждый раз, когда в моём воображении мелькает тень голодной смерти.

2. Стоило мне успокоить первый страх, как его сменил новый: страх, что я испорчу себе желудок и он будет болеть. Я не знаю, сколько в этом страхе природного, а сколько надуманного. Любое живое существо стремиться избегать боли. Однако было в этом страхе что-то искусственное, ненастоящее. Да, я слышала какие-то истории про возникновение гастрита у тех, кто плохо питался. Но так ли это? Не является ли эта связь одного с другим ложной? Почему-то этот страх очень напомнил мне все те страшилки, которыми меня пугали накануне родов, чтобы склонить к родам в роддоме. Так что этот страх я просто отодвинула в сторону. Я не боюсь испортить себе желудок. И не готова набивать его едой только потому, что кто-то другой боится подобного.

3. Новый страх не заставил себя долго ждать. У меня появились навязчивые мысли, что “так нельзя, так не принято, это не так, как у людей, надо обязательно есть три раза в день”. Этот страх оказался социальным. И очень острым для меня. Я могла лишь успокаивать дрожащую маленькую девочку в глубине себя, что я никому не скажу, что пропустила позавчера завтрак и обед, а вчера вообще не захотела ни завтракать, ни обедать, ни ужинать. Муж поддерживал меня в моих поисках настоящего голода, впрочем, и он сам и дети едят совершенно хаотично, так что моя семья спокойно приняла меня, выбившуюся из общепринятого графика. Тем не менее, я оказалась не настолько сильна, чтобы окончательно побороть этот свой страх. В итоге, я приняла как данность, что оказываясь среди людей, которые едят, я тоже буду есть. За компанию. Чтобы быть вместе со всеми. Для меня это важно. И я стала делать это сознательно. Я очень люблю есть со своими родными. И когда у нас бывают запланированные семейные обеды, я получаю удовольствие от совместной еды. Правда, в последнее время я обнаружила, что почему-то не всегда ем с семьёй, хотя и сажусь за стол. Оказывается, я могу быть вместе с другими людьми, не откусывая, пережёвывая и проглатывая пищу. 

4. Следующий страх так же цеплялся за регулярность приёмов пищи. Оказалось, что в этом есть не только социальный аспект, но и личностный. Так удобно проживать день, имея в нём три незыблемых опоры, три столба – завтрак, обед и ужин! Это так размеренно, так уютно. Раньше я чётко знала, что моё утро состоит из того, чтобы отвести детей в садик и школу, а потом вернуться и выпить чашечку кофе. Что потом у меня может быть много всяких разных, непостоянных дел, но среди дня есть нерушимый, непоколебимый обед. И вечером, в каких бы перипетиях я не побывала, меня ждёт стабильный, основательный ужин, которым я завершала день, словно цементировала его. Да, пребывая в этом страхе, я прекрасно поняла смысл поговорки: “Война – войной, обед – по расписанию”. О, какая непоколебимая уверенность в себе, сегодняшнем и завтрашнем дне была у меня, когда за завтраком следовал обед, а за обедом наступал ужин!

5. Есть и ещё один страх, который накатывает внезапно и властно тащит меня на кухню. Он такой всепоглощающий, что мне кажется, будто все предыдущие страхи были лишь картонными декорациями, скрывающими эту огромную тревогу.  И что же это за тревога, которую я не могу толком ни разглядеть, ни почувствовать? Не знаю. Понимаю лишь, что она намертво слилась с чувством голода, с моим телом. Они представляются мне сиамскими близнецами, имеющими один желудок на двоих. Возможно ли отделить одно от другого? Тоже не знаю. И лишь надеюсь, что когда-нибудь встречусь с этим страхом лицом к лицу.

То, что я сейчас переживаю – это потрясающий опыт, который выходит далеко за рамки диет, подсчёта калорий, стремления к худобе. Я как будто заново знакомлюсь со своим телом, и через тело начинаю соприкасаться со своими чувствами.

Я уже писала о своём глубоком убеждении, что главное «лекарство» в терапии – это отношения. Вот рассказ клиентки, который очень хорошо показывает, как же действует это волшебное лекарство:

Сегодня дочка прибежала ко мне в слезах. Я взяла её на руки, качала и гладила по голове. Сочувствовала и жалела. Буквально через минуту дочь успокоилась, слезла с колен и вернулась к игре. А я поняла,  что произошло что-то странное. Анализируя эти несколько минут, я поняла, что на этот раз пропустила в сцене жаления привычный, кажущийся обязательным эпизод.

Уже давно я читала в детской психологии о том, как важно ребёнку принятие и присутствие. Но никогда не понимала, что это такое – и сколько ни старалась, не могла дать этого дочери. Обычно мне очень жаль мою девочку, я хочу, чтобы она больше не испытывала такой боли – и я всегда пытаюсь выяснить у неё, что же произошло. Из-за чего её слёзы. Что она сделала не так. Что она может сделать, чтобы подобная ситуация не повторялась.  А сегодня я как-то почувствовала, что моему ребёнку совсем не нужен «разбор полётов», она пришла, чтобы я её пожалела, чтобы просто побыла с ней в её горе. И потому я промолчала.

Откуда же это взялось во мне? Ведь в этот раз я не старалась как-то специально её принять, не размышляла, нужно ли мне говорить ей что-то или лучше будет помолчать. Я действовала не головой, не сознанием, а сердцем и интуицией.

И так же сердцем я знаю, что я взяла моё новое отношение к дочери из личной психотерапии. Ведь моя психотерапевт относится ко мне именно так: она никогда не пытается донести до меня что-то полезное, нужное и важное. Она не стремится меня вразумить, не заставляет меня осознавать. Она просто слушает. Она поддерживает. Она принимает, что сейчас я такая, какая я есть.  И конечно, я незаметно копирую её отношение ко мне. И начинаю относиться так же к своей дочери, своим близким, самой себе.

И, кстати, вычленению полезного опыта, пониманию ситуации и осознанности в моей психотерапии тоже есть место. Последнее место. После принятия и поддержки.