Об авторе Ululena

Мне 34 года, я замужем, у меня трое детей. Я люблю психотерапию и рукоделие.

Анализ фильма Франсуа Озона “Маленькая смерть”

Прежде чем читать мои размышления об этом фильме, настойчиво рекомендую вам посмотреть этот фильм, потому что в моём анализе – сплошные спойлеры, так что после чтения смотреть будет неинтересно.

Francois Ozon – La petite mort / Alittle death (1995)

Картинки по запросу озон маленькая смерть

Я не записала свои впечатления сразу после просмотра, поэтому много забыла. И через несколько недель пересматривала фильм.

Моё первое впечатление от фильма состоит из разрозненных кусков. Для меня был ужасен контраст: вот я вижу фотографию младенца и наполняюсь нежностью, глядя на неё, потом чувствую отчаяние и боль, слушая текст: «Этот монстр не может быть моим сыном! Он слишком уродлив. Это ошибка!». А потом резко передо мной встаёт картина мастурбирующего мужчины – и это вызывает отвращение.

Следующий эпизод, который запомнился, – Поль фотографирует своего умирающего обнажённого отца. В этот момент я чувствовала злорадство.

Потом меня потряс момент, когда Поль вырезал глаза из фотографии отца. Я чувствовала безнадёжность и какое-то примирение с ней.

И последний эпизод, когда Поль открывает коробку с фотографиями отца и находит среди них одну, на которой есть он. Меня охватило возмущение. Я твердила: «Это ничего не меняет! Слишком поздно! Поезд ушёл!» Я сильно испугалась за Поля. Как будто он чуть-чуть начал вылезать из пропасти, выздоравливать – и вдруг фотография хочет столкнуть его туда обратно. Мне хочется надеяться, что он не поддастся на уловку и не поверит этой фотографии. Потому что поверить ей – означает снова погрузиться в самообман, в иллюзию отцовской любви, в тщетную надежду эту любовь обрести. А ведь по факту все отношения Поля и отца сводятся к одной единственной фразе, которую отец сказал сразу после рождения сына и смысл которой: отказ, отвержение своего ребёнка.

Может, и к лучшему, что я видела его два раза. Во второй раз я уже не следила за сюжетом и открыла для себя новые детали.

Я разглядела, какой Поль. Увидела его няпряжённость, подавленность, неуверенность. Его страхи, пассивность и беспомощность.

Я увидела Марселя. Самоуверенный красавчик, который вовсе не стыдится ни себя, ни своей ориентации, ни образа своей жизни. Он расслаблен, спокоен и грациозен. Я подумала, что он среди четырёх героев фильма (Поль, Камилла, отец, Марсель) – самый здоровый. Я наблюдала, как он выстраивает отношения, раз за разом возобновляя контакт, который Поль отчаянно разрывает. И у меня возникла мысль, что Марсель – настоящее сокровище. Видимо, Поль тоже это осознаёт, потому что при всей его вялости он даёт решительный отпор сестре, когда та пытается заговорить о Марселе в пренебрежительном тоне.

Я увидела Камиллу. Девочка, отдавшая всю свою жизнь отцу. Девочка, которая на примере брата видела, что значит быть отвергнутым, жутко боялась этого и потому руками и ногами держалась за внимание и принятие отца. И, конечно, это не было подлинное принятие, это было использование, именно поэтому она чувствовала, что задыхается. Но, человеку всегда важно какое-то отношение к себе, и тяжелее всего выдержать равнодушие значимого близкого. Ещё раньше я задавалась вопросом, что за семья была у Поля и Камиллы, если Полю с раннего детства пересказывали фразу отца про монстра и уродство? И после перепросмотра фильма у меня родилось предположение, что именно Камилла, ревнующая старшая сестра, стремящаяся любой ценой сохранить расположение отца, рассказывала брату эту историю, чтобы гарантированно уничтожить соперника за отцовскую любовь. И взрослая Камилла, порабощённая отцом, отказавшаяся от себя, уже не ревнующая, но жутко завидующая младшему брату. И выливающая на него свою агрессию, всё ещё стремящаяся поломать, испортить всё, что для Поля ценно – она презрительно отзывается о Марселе, она осуждает фотографии Поля.

Я увидела отца. Я задумалась о том, какой была жизнь, в том числе и внутренняя жизнь, этого человека, который так легко и с превеликой готовностью отказался от самого ценного, что есть в жизни – своего ребёнка? Вероятно, его самого отвергал отец. Иначе зачем ему так безжалостно давить младенца внутри себя? А его реальная жизнь – сплошные командировки, вероятно, довольно долгие, раз его жена успела родить ребёнка, сфотографировать его, отправить фото, и он успел всё ещё в командировке эту фотографию получить. В конечном итоге он был окружён только тенями, не живыми людьми, а лишь их чёрно-белыми фотографиями, которые возил с собой по командировкам (правда, это под вопросом, возил ли на самом деле, или и сама коробка такой же подлог, как и фотография в этой коробке). И сколько же страха и ненависти было у него по отношению к сыну, с которым он не только не общался, но даже не имел ни одной его фотографии!

О сюжете фильма. Главный герой Поль получил раннюю нарциссическую травму, когда отец оказался признавать его. Впрочем, эта травма ежедневно подкреплялась и укреплялась при его жизни в семье. Возникает такое ощущение, как будто и словами, и отношением к Полю его родители и его сестра стремились показать, что он ничтожество, ошибка.

Легко можно реконструировать, как Поль маленьким мальчиком пытался завязать отношения с отцом. Как робко он приближался к нему, как ждал, что отец увидит, заметит его. И как раз за разом натыкался на равнодушное: «Здравствуйте, месье». Я полагаю, что сцена в больнице, когда отец не узнал сына точно повторяет многочисленные ситуации, когда отец не замечал, не узнавал маленького Поля. И Полю оставалось только одно – убегать, так же, как он убежал из больницы от отцовской протянутой руки. Этот эпизод: протянутая рука и текст: «Здравствуйте, месье» дублирует первую сцену: фотография маленького Поля и слова отца о монстре. Вероятно, это метафора родительского отношения к сыну: формально он был, есть и фотография, и протянутая рука. Эмоционально, душевно, внутренне – Поль был отвергнут, не признан.

Мне сложно понять, что чувствуют мальчики по отношению к своим отцам. Моё отношение к отцу – это отношение девочки, женщины. Мне не нужно с ним идентифицироваться, наши отличия слишком очевидны, у меня нет пениса, я не могу им быть. Но что делать мальчику, который ощущает свою похожесть на отца и одновременно с этим – неприятие. Это как растение, которое по своей природе тянется к свету, должно отказаться от этого тяготения. Что ему тогда делать? Не может же оно загнуться и расти обратно в землю. У него есть только один способ – стелиться по земле, быть ни в земле, ни на солнце, стать чем-то третьим. Конечно, для этого нужно внутри себя отказаться от солнца, поверить, что оно не очень-то и нужно, что растение способно существовать само по себе.

Поль стал гомосексуалистом. Гомосексуализм – это нарциссическое обращение на самого себя. Заниматься сексом с таким же, как я, сливаться  с партнёром воедино – означает желание обрести в конце концов идентификацию себя, своего пола. Но овладевал ли Поль Марселем? Я совсем не разбираюсь в отношениях гомосексуалистов. Камилла с ненавистью называет брата «подстилкой Марселя» (видимо, здесь срабатывает её собственная позиция в отношениях с отцом – Камилла в каком-то смысле подстилка для отца). Видя Поля и Марселя, мне кажется, что Поль был пассивной стороной, а Марсель – активной.  Эту пассивность можно интерпретировать как идеализацию отца и идентификацию Поля с матерью, которую отец замечает, которая приносит отцу удовольствие. В общем-то, отец так же принимает и сестру Поля, поэтому, может быть, мальчику с детства хотелось быть девочкой. И тогда его анус – это аналог женской вагины. Не отбрасывая целиком эту интерпретацию, я всё-таки больше склоняюсь к тому, что в отношениях с Марселем Поль становится младенцем, который ничего не может дать, но много берёт (именно в этом упрекает Поля Марсель, и именно эта фраза вызывает у Поля отклик, он становится теплее, поворачивается к своему партнёру). И тогда анус Поля – это аналог рта младенца, погружение на оральную стадию. Не только в сексе, но и в жизни Марсель много заботится о Поле – моет его в душе, готовит, убирает квартиру, с уважением относится к увлечению Полем фотографией, постоянно возобновляет контакт (кстати, проявляя достаточную чуткость к Полю). Марсель также защищает Поля от Камиллы (начало фильма, когда Марсель и Камилла разговаривают о фотографиях Поля: «Смотри, капелька спермы у меня на щеке»). Марсель – тот «достаточно хороший» родитель (даже не рискну сказать, что только отец, возможно, и мать, потому что оральная стадия всё-таки больше связана с матерью), которого у Поля не было в детстве.

Фильм начинается с контраста. Фото спящего младенца, который только появился на свет и ещё не задаётся вопросами собственной привлекательности. И отец этого младенца отвергает. А дальше – взрослый мужчина, который бесконечно думает о своём уродстве, но где-то в глубине души отказывается принимать его как правду, именно поэтому он задаёт вопрос, а не говорит утвердительно. Он всё ещё стремится получить другой ответ. И он получает его от своего партнёра Марселя, который сначала отвечает с усмешкой, а потом приводит сильное доказательство: «Я же живу с тобой». И это действительно другой ответ, другое отношение к Полю, отличное от того, которое насаждалось ему в детстве и глубоко закрепилось внутри. Но Поль, конечно, ещё не верит этому новому ответу, пока что он твёрдо стоит на своей ранней позиции, что он уродлив и потому – отвержен. Знать это, чувствовать это – невыносимо. Это похоже на смерть. И чтобы не умереть окончательно, Поль начинает мастурбировать, а Марселя просит сфотографировать его.

После просмотра фильма у меня возник вопрос: Почему он так называется?

Маленькая смерть – это французское название оргазма.

Можно ли сказать, что оргазм – это пик либидиозной энергии? Ранний Фрейд был уверен, что либидо – это единственное центральное влечение человека. В теории позднего Фрейда либидиозное влечение немного потеснилось и дало место второму влечению – к смерти. Они тесно переплетены и порой действуют в одном направлении. Человек постоянно испытывает дискомфорт – и постоянно стремится к удовольствию (Либидо) и удовлетворению, покою (Танатос). Французы, называющие оргазм маленькой смертью точно заметили это взаимодействие основных влечений. Оргазм – максимальное удовольствие, которое может «зашкаливать» настолько, что приводить к смерти (если какие-то органы человека не выдерживают нагрузки). Проваливаясь в оргазм человек теряет себя, все мысли, страхи, воспоминания отключаются, остаётся лишь ощущение, но человека в этот момент как будто и нет.

А уже через мгновение после оргазма наступает расслабление, релакс, покой. Некоторые люди засыпают сразу после (или даже во время) оргазма. Пик жизни сменяется смертью.

Если говорить об увлечении Поля фотографией, то я могу предположить, что таким образом его бессознательное раз за разом рассказывает одну и ту же историю о глубокой внутренней травме Поля – жизнь внутри него была умерщвлена фотографией. Конечно, он ошибается, ведь травму нанесла не фотография, но реакция отца на фото. И всё-таки Поль парадоксально верит, что если бы отец увидел его вживую, то его вердикт мог бы быть иным. Вообще, удивительно, как мёртвый отец, получив мёртвый снимок спящего ребёнка, выносит смертельный приговор. С одной стороны, можно сказать, что эта фотография спасла Поля, потому что отец разрушил его красоту, напав на фотографию, а сам Поль остался жив. С другой стороны, я убеждена, что даже если бы отец увидел живого Поля, его реакция была бы идентичной. Из чего исходит моё убеждение? За долгие годы отец так или иначе встречался с Полем очно, видел его вживую – и ничего ему не дал.

И одновременно с тем, что фотография «умерщвляет», в руках Поля она становится инструментом, который выражает его борьбу против смерти. Как будто его бессознательное подчиняется простому арифметическому правилу: два минуса в сумме дают плюс. Оргазм – как маленькая смерть, фотография – как ещё одна смерть. Но вместе они дают противоположный эффект. В момент оргазма человека сложно назвать красивым, его лицо искажено. Но, тем не менее все фотографии оргазмирующих мужчин – живые. Раз их лица искажены, значит, в теле действует энергия, приводящая мускулы лица в движение. И эти энергичные некрасивые фотографии можно смело противопоставить той первой, со спящим младенцем. Что Поль и делает, заклеивая свою детскую фотографию новой. Поль как будто борется с красотой, которая мертва, и утверждает уродство, в котором много жизни.

Но вернусь к сюжету.

Через несколько минут после ночной сцены зрителю становится понятно, что Поль неспроста задал Марселю свой вопрос. Все отчаянные детские чувства и мысли нахлынули на него этой ночью потому, что он согласился поехать в больницу к умирающему отцу.

Вот Камилла, сочащаяся яростью, ненавистью, презрением, завистью. Она пытается втянуть брата в разговор – но он оказывается безучастен. Как будто бы во время поездки в машине происходит проективная идентификация. Поль становится своим закрытым отцом, а Камилла может пережить пустоту и отчаяние Поля.

Сцена в больнице: видно, как в Поле борются две части. Одна, более здоровая и зрелая, говорит о реальном состоянии вещей – отец всегда считал сына пустым местом и это не изменилось. Но другая его часть, детская, раненная, всё ещё надеется на чудо. И в это хорошо вписывается рационализация. Конечно, когда как не на смертном одре человек может прозреть? Чуда не происходит, отец в своей привычной манере не узнаёт сына, Поль снова ранен и обессилен.

Возвращение Поля домой – герой показан совершенно без ресурса. У него нет машины, чтобы добраться домой, нет денег, нет даже документов. У него нет нужных слов, чтобы убедить контролёра оставить его. Это очень похоже на регресс на самую раннюю стадию, в младенчество. Его самого как будто бы нет. Он сидит в купе в чёрных очках, как будто желая стать невидимым. И снова воспроизводится жестокая, формальная атмосфера его детства: контролёр безжалостно снимает Поля с поезда, как будто выкидывает из жизни. И снова, как раньше, Поль вынужден искать свой собственный способ выжить (добраться домой).

Вернувшись, раненный Поль замыкается в себе. Тут снова проективная идентификация – он ведёт себя как свой отстранённый отец. И, возможно, внутри его отца такая же бездна боли, как и в Поле в этот момент. Но Марсель ведёт себя иначе, чем Поль в детстве. Он не отгораживается в ответ, не уходит в обиду и одиночество. С одной стороны, он контейнирует чувства Поля, с другой стороны – не заражается ими. У него достаточно ресурса, чтобы проговаривать вслух то, что происходит с Полем. И он остаётся рядом. Готовит, пылесосит, обнимает.

Второй поход Поля в больницу. Снова борются две части. Одна, социальная, осознаёт антисоциальность действия и стремится скрыть поступок Поля – он крадётся как вор, перебежками, он снимает торопливо и хаотично. Другая часть – очень сильная, глубинная, заставляет его превозмочь свой страх и сделать то, что его освободит. Эти два посещения противопоставлены друг другу. В первый раз Поль был «вправе» идти, это был социально одобряемый поступок – но всё внутри него протестовало, поэтому он двигался очень медленно и нерешительно. Второй раз, пробираясь тайком, преступником, он действует быстро и решительно. Эта фотосъёмка как будто восстанавливает его в правах, возвращает ему утерянный контроль и власть над ситуацией. Уходя, он говорит Камилле: «А ты спрашиваешь ребёнка, прежде чем его сфотографировать?» Это о том, что его, младенца, не спросили – и потому он тоже не обязан спрашивать. Поль снимает спящего отца с лежащим неэрегированным пенисом. Так же, как когда-то сняли младенца Поля. И в этой съёмке у Поля есть сила. Он творец, а не неподвижная жертва. И раз он может снимать, то он может и оценивать. В его власти наделить отца красотой или уродством. Дать или отобрать. И, соответственно, отец лишается своей силы отвергать или принимать Поля.  Поль фотографирует отца, возвращая при этом себе своё право самому решать, каким он хочет быть.

Поль возвращается домой не только с фотографиями отца, но и с новым ощущением себя самого.

Мне было жутко видеть проступающие на бумаге открытые глаза отца. Возможно, именно в этот момент отец впервые увидел сына. Но смог признаться ему в этом только через фотографию. Там, в палате, он ничем себя не выдал. Увидел – и позволил делать с собой то, что Поль делал с ним. Как будто дал безмолвное согласие.  А, может быть, и не давал. Он лежал и не мог понять, что с ним происходит. С него стянули простыню, но с его телом не производят никаких манипуляций. Понять можно было одним единственным способом – открыть глаза. Таким образом, Поль наконец-то вынудил отца увидеть его. Но, увидев Поля, отец тут же снова закрыл глаза, чтобы не встретиться глазами с сыном, чтобы ничего сыну не дать. В общем-то, вполне возможно, что он открыл глаза не для Поля, а для себя. И потому вырезание глаз из фотографии было для меня вполне логичным и обоснованным. Какая разница, есть у человека глаза или нет? Если он не использует их, чтобы вступить в контакт, значит, их скорее нет. Говорят, что глаза – зеркало души. Вырезая глаза с фото Поль констатирует факт – у отца «нет» души.

Дальше он примеряет на себя лицо отца. Идентифицируется с отцом, наделяет его своей душой, себя – внешностью отца. Пытается заглянуть внутрь того человека, который отказывался видеть его. С другой стороны – он смотрит в зеркало. И это выглядит так, словно отец, наконец-то, смотрит на Поля, ведь хотя на Поле маска отца, он остаётся самим собой. Жуткий нарциссический способ получить желаемое.

Что касается Марселя, то в какой-то момент он злится, но эта злость для достижения контакта, а не против него (как, например, обида). Марсель остаётся Марселем, он не становится ни Полем, ни его отцом. Интересно, что именно после жёсткой интерпретации Марселя: «Ты ничего не даёшь, ты только берёшь!» Поль как-то оттаивает и вступает в контакт. Хотя он не раскрывается целиком, но его поза не такая закрытая, отвёрнутая, его голос не такой резкий и раздражённый. Он произносит лишь: «Не знаю», но у меня ощущение, что с ним произошла трансформация. Возможно, он признал правоту этих слов, смог почувствовать нужду Марселя и захотел что-то ему дать.

Дальше – известие о смерти отца и яростный секс Поля и Марселя. Как будто смерть, наконец, освобождает Поля, и он может открыться и отдаться новым отношениям. Отношениям, которые в корне отличаются от того, что было в его жизни до сих пор. И внешне, и внутренне. Некий триумф жизни, победа над смертью.

Встреча с сестрой в кафе. Когда я смотрела фильм первый раз, я не поняла, что сделала Камилла, и была в полной уверенности, что отец действительно возил с собой фотографию Поля. Было большим облегчение узнать, что конверт с фотографией подложен Камиллой. Это вполне в её духе – продолжать попытки разрушить жизнь брата. Видимо, после смерти отца она взяла на себя его роль – игнорировать и отвергать Поля. Но у неё нет той значимости для Поля, того влияния, которое имел отец. Она чувствует, что отныне Поль свободен и может быть счастлив в будущем. И пытается испортить это счастье, подкладывая фотографию в коробку.

Камилла ведёт себя странно: с одной стороны, она признаёт, что отец всегда игнорировал Поля, с другой стороны, упрекает его, что он обижался, «дулся» на это игнорирование. Такое впечатление, что на стремится вызвать у Поля чувство вины за то, что отец его отвергал. Это привычное: «Сам виноват!»

Про финальную сцену я уже писала в начале. Я наткнулась в интернете на такую интерпретацию финала: «Пожалуй, это самый лучший подарок, который он получал в жизни и теперь агрессию сменит возможность пережить горе, соприкоснуться с чувством великой любви к отцу, поверить в любовь отца к себе и, соответственно, полюбить себя».

Сссылка на цитату: (http://psychoanalysis.livejournal.com/10583.html)

И я не согласна с этой интерперетацией. Как говорится: «Бойтесь данайцев, дары приносящих». Для меня это фотография – подарок с двойным дном. Я считаю, что для Поля будет куда лучше признать горькую правду, что отец никогда не любил его, оплакать свою потерю надежды на эту любовь. И если он сможет принять отца таким, какой он есть – закрытый, холодный, то сможет отказаться от чувства вины, что это он, Поль, был плохим и не замечал отцовской любви. И только тогда он сможет счастливо жить дальше.

В общем, для меня фильм заканчивается неоднозначно. И впереди Поля снова ждёт напряжённая внутренняя борьба. Так же, подозреваю, Камилла теперь будет подливать масла в огонь этой борьбы.

Если говорить о фильме целиком, то мне кажется, что режиссёр (сценарист) очень хорошо понимает психодинамические связи. В фильме нет ничего лишнего, однако дано множество мелких фактов, которые позволяют довольно полно, без пробелов реконструировать жизнь героя до и после событий, происходящих в фильме. Единственное, чего мне не хватило в этом фильме – фигуры матери. А ведь она была и соучаствовала в издевательстве над сыном. Я понимаю, что Франсуа Озон опустил линию с матерью, чтобы сделать фильм лаконичным и чётким, сконцентрироваться на отношениях отца и сына. Однако, в психоанализе важно не только то, о чём говорится, но и то, о чём умалчивается. Если этот фильм отчасти автобиографичен, то, полагаю, что у Озона проблема не только с отцом, но и с матерью.

Анализ мифа об Орфее и Эвридики

Изначально я хотела рассмотреть только миф об Орфее и Эвридике, но поняла, что полное понимание мифа невозможно без более подробной истории Орфея. Поэтому ниже я изложу всю историю жизни Орфея, в которой события связанные с Эвдридикой играют ключевую роль.

Содержание мифа (по источникам из интернета):

Орфей был сыном музы Каллиопы (хотя иногда матерью называется другая муза, либо  Полигимния, либо Клио, либо Мениппа). Его отцом по разным версиям были либо речной бог Эагр, либо сам Аполлон.

Даже если Орфей и не был родным сыном Аполлона, тем не менее, Аполлон принимал активное участие в его судьбе. Аполлон подарил Орфею золотую лиру, с помощью которой можно было приручать диких животных, двигать деревья и скалы. Впрочем, Орфей был таким искусным музыкантом не только из-за божественного дара, но и сам совершенствовался – отправился в Египет и там учился поэзии, музыке и обрядам.

Певец и музыкант, наделённый волшебной силой искусства, своим пением покорял людей и богов, зверей и птиц, леса и моря, реки и озера, горы и долины.

Орфей участвовал в походе аргонавтов за золотым руном. Он единственный из аргонавтов держал в руках не оружие, а музыкальный инструмент (свою лиру). Во время путешествия «Арго» проплывал мимо острова, на котором обитали сирены – птицы с женскими головами. Сирены распевали песни обольстительными голосами и манили мореплавателей отдохнуть на цветущих лугах своего острова. Но остров был скалист и опасен, и усталые пловцы разбивались о скалы и крутые берега. Та же участь грозила и аргонавтам. Но Орфей запел, и голос его оказался могущественнее и прекраснее коварных песен, замолчали сирены, не сумев устоять перед звуком его голоса, а гребцы корабля “Арго” благополучно миновали этот остров и продолжили свой путь…

После возвращения из Колхиды Орфей женился на дриаде (лесная нимфа) Эвридике. Любовь их была страстной и взаимной, но недолгой. Кстати, в некоторых источниках говорится, что Эвридика вряд ли любила самого Орфея, скорее, она была очарована его творчеством, и потому вышла за него замуж.

Орфей и Эвридика

Эвридика умерла от укуса змеи (по некоторым данным – уже во время медового месяца). Есть две основные версии, как это случилось.
1. Эвридика гуляла с подругами-дриадами в лесу, водила хороводы, собирала цветы, случайно наступила на змею, которая её тут же и ужалила.
2. Всё так же во время лесной прогулки Эвридику увидел бог Аристей и стал преследовать. Убегая от него, она наступила на ядовитую змею, которая ужалила ее, и от укуса Эвридика умерла.

Эвридика

Так или иначе, душа Эвридики отправилась в Аид, а Орфей так сильно страдал, что даже печальные песни и мелодии, в которых он изливал свою душу, не могли дать ему утешения. И тогда от отчаяния он решил отправиться в царство мёртвых.

Долго искал он вход в подземное царство и, наконец, в глубокой пещере Тэнара нашел ручеек, который тек в подземную реку Стикс. По руслу этого ручья Орфей спустился глубоко под землю и дошел до берега Стикса. За этой рекой – начиналось царство мертвых. Черны и глубоки воды Стикса, и страшно живому ступить в них.

Орфей стал просить Харона

Сначала Орфей пытался словами уговорить Харона, первозчика душ мёртвых, перевезти его на другую сторону. На что Харон предложил Орфею немного подождать и после смерти в общем потоке попасть в подземное царство. Орфея это не устраивало, поэтому он взялся за лиру. Конечно, Орфей очаровал сурового Харона и благополучно переправился в его лодке на другой берег. Звуки его лиры (кифары) укротили адского пса Кербера, исторгли слезы у Эринний и растрогали подземную царицу Персефону.

Орфей и Аид

Аид разрешил Орфею увести Эвридику обратно на поверхность, но поставил условие: не оборачиваться, пока они не выйдут из-под земли. Когда появилась тень Эвридики, Орфей бросился обнимать её, но Гермес остановил его, мол, опомнись, ты обнимаешь лишь тень. И далее они двинулись цепочкой: сначала Гермес, за ним Орфей, следом – тень Эвридики.

И Аид приказал Эвридике следовать за Орфеем.

Благополучно переправились они в лодке Харона обратно к берегу жизни.

Орфей и Эвридика в лодке Харона

Пока они шли в темноте, всё было нормально. Но когда была пройдена большая часть пути, когда стало светлеть, Орфей вдруг начал сомневаться.

Впереди забрезжил свет, значит близок выход. Беспокойство охватывает Орфея, идет ли Эвридика за ним, не осталась ли во мраке подземного царства, не отстала ли она, ведь путь кажется бесконечным! Страх охватывает Орфея при мысли, что душа Эвридики затеряется в темноте, и вынуждена будет вечно скитаться во мраке смерти. Орфей замедляет шаг, прислушивается. Ничего не слышно. Да разве могут быть слышны шаги бесплотной тени? Все сильнее и сильнее охватывает Орфея тревога за Эвридику. Все чаще он останавливается. Кругом же всё светлее. Теперь ясно рассмотрел бы Орфей тень жены. Наконец, забыв все, он остановился и обернулся. Почти рядом с собой увидал он тень Эвридики. Протянул к ней руки Орфей, но дальше, дальше тень – и потонула во мраке. Словно окаменев, стоял Орфей, охваченный отчаянием. Ему пришлось пережить вторичную смерть Эвридики, а виновником этой второй смерти был он сам.

Орфей обернулся посмотреть на  Эвридику

Невыносимая боль и отчаяние охватили Орфея. Он словно окаменел. Казалось, что жизнь покинула его, сердце перестало биться, душа опустела. Долго пребывал он в таком состоянии, наконец решил идти обратно, молить лодочника перевезти его снова через воды Стикса. Но все было тщетно, на этот раз не тронули слезы и мольбы мрачного Харона. Семь дней и семь ночей скорбел Орфей, не ел и не пил, забыл обо всем на свете и только на восьмой день с тоской и болью в сердце, с вечной печалью в душе решил он наконец покинуть мрачную обитель и вернуться домой.

Шли годы (по некоторым данным – всего четыре), а Орфей не мог забыть свою Эвридику, не желал любить он ни единую женщину, не пел он своих песен, не звучала его золотая кифара. Мир людей опротивел Орфею, никого не хотел он видеть, в одиночестве дни и ночи напролет бродил он в горах.  И вот однажды весной сидел певец на невысоком холме, а у ног его лежала давно забытая кифара. Взял её певец, тронул струны и тихо запел. Такая сила была в голосе Орфея, так нежно звучала его золотая кифара, что вся природа стала преображаться вокруг: прохладная тень пришла в жаркое место, зазеленели лавры и буки, липы и дубы, по реке приплыли лотос водяной и роскошные ивы, стройные сосны поднялись ввысь. Покоренные музыкой подошли к певцу дикие звери, птицы перестали петь свои трели, услышав его голос, ничто не шевелилось, вся природа живая и неживая слушала дивные звуки песни.

Вдруг громкие крики и звон смеха раздался вокруг. Это женщины, некогда отвергнутые Орфеем, справляли весёлый, шумный и хмельной праздник Вакха. Увидели они Орфея, злость закипела в их сердцах, ведь это он – ненавистник женщин. Бросила одна вакханка в певца тирсом, “… но, оплетенный листвой, ударился тирс, не поранив…” Другая бросила в него камнем, “… но, по воздуху брошен, в дороге был он уже побеждён согласием песни и лиры, словно прощенья прося за неистовство их дерзновенья…” Но вакханок было много и, почему-то на них песня Орфея не подействовала завораживающе, наоборот, они чувствовали сильную агрессию – и в итоге растерзали его заживо.

Другая причина, по которой вакханки растерзали Орфея, заключается вовсе не в том, что он отвергал их женскую любовь, а в том, что он отвергал самого Диониса, за это и был наказан.

Похожее изображение

Музы собрали вместе его растерзанное на куски тело и похоронили его тело в Либетрах. Душа его улетела в Аид к Эвридике. Голову и лиру вакханки бросили в реку. Голова и лира плыли по Гебру и выброшены на Лесбос у Мефимны, лиру поместили в святилище Аполлона (так к Аполлону вернулся его подарок). Позже Зевс поместил лиру среди созвездий. А голова была помещена в святилище на Лесбосе, где пророчествовала долгие годы, пока Аполлон не заметил, что к его оракулам практически не ходят, все стремятся попасть на аудиенцию к голове Орфея. Тогда Аполлон пришёл к голове и приказал ей молчать.

Анализ мифа:

Миф об Орфее и Эвридике очень популярен, на его основе написано много стихов, картин, есть и оперы.

Как отмечает исследовательница Е. Гнездилова, среди многочисленных античных и библейских мифов, используемых в литературе XX столетия, миф об Орфее занимает особое место, благодаря ему в культуре XX века актуализируются проблемы художественного творчества, психологии творческой личности, исследуется феномен Поэта, а также обсуждаются такие экзистенциальные категории, как одиночество, любовь, смерть.

Канадский литературовед Ева Кушнер, исследовавшая особенности интерпретации мифа об Орфее во французской литературе XIX – первой половины XX века, отмечала тогдашнюю особую популярность мотива любви Орфея и Эвридики, что связывала с общим для многих французов настроением одиночества и бесприютности человека в мире.

Вообще, самое распространённое понимание этого мифа – о необыкновенной силе любви, которая толкает человека на подвиги.

Я увидела это миф иначе.

При размышлении над мифом, мне в голову приходит устройство психического аппарата, как о нём рассказывал Фрейд в книге «Толкование сновидений». Там он говорит о предсознании, бессознательном и цензуре. Я могу соотнести предсознательное с водой, морями, царством Нептуна (Посейдона), как некие влечения, бессознательные импульсы, которые могут быть осознанны. А царство Аида – это бессознательное, содержание которого не может быть допущено в сознание.

Можно рассматривать историю Орфея как неудачный путь человека к самости, цельности, невозможность обретения внутренней глубины.

Жизнь Орфея делится на две части: до Эвридики и после.

До встречи с будущей женой у Орфея была активная и плодотворная социальная жизнь, он учился, развивался, путешествовал, был полезен обществу. Довёл количество струн на лире до девяти. Победил в игре на кифаре в погребальных играх по Пелию (не знаю, кто такой Пелий, информацию взяла из Википедии).  Разрешил спор между двумя важными людьми.

После свадьбы началась пора его одиночества. Сначала он уединился с женой, которая куда больше любила его творчество, чем его самого, потом страдал из-за её отсутствия, его песни стали звучать для него самого. А после неудачной попытки возвращения Эвридики он вообще перестал петь и играть на лире. И вскоре благополучно умер насильственной смертью.

Мне кажется вполне логичным, что первую половину жизни Орфей реализовывал себя в социуме, а достигнув кризиса середины жизни, начал искать свою внутреннюю суть.

Дональд Винникотт в книге «Игра и реальность» пишет: «Личность, которая ищет саму себя, может сделать что-то очень ценное для искусства, но успешный художник (в широком смысле этого слова, любой представитель искусства. — Прим. пер.) может получить всеобщее признание, при всем этом не обретя все еще самости, которую он или она ищет. На самом деле, невозможно обнаружить самость в том, что произвели твое тело или твой ум, хотя эти произведения могут оказаться ценными с точки зрения красоты, мастерства или влияния. Если художник (любым из способов) ищет самого себя, тогда можно утверждать, что по всей вероятности, он уже пережил некоторый неудачный опыт, связанный с творчеством в широком смысле.» [5]

Несомненно, Орфей был поэтом и музыкантом, но ни мы, ни он сам ничего не может понять о себе, как о человеке.  Орфей довёл до совершенство своё функционирование, но не осознал своё существование, бытие.

С этой точки зрения Эвридику можно рассматривать как некое содержание личного бессознательного, которое было лишь на короткий миг извлечено оттуда, но через короткий миг погрузилось обратно. По мифу Эвридика – дриада, лесная нимфа. Дриады — немногие из нимф, которые смертны. Считалось, что дриады неотделимы от дерева, с которым связаны и умирают, когда умрет дерево. Дерево как символ корнями находится в бессознательном, живёт им.

Арам Асоян в работе «Семиотика Мифа Об Орфее И Эвридике» пишет, что «на хтоническую природу Эвридики указывает змеиный укус, ибо мифологический змей связан с «нижним миром», с хаосом, противополагающим себя космическому порядку. Сексуальное преследование Эвридики, когда она и была ужалена змеей, также коннотируется с хтонизмом. Об этом свидетельствует имя преследователя – Аристей. Он манифестировал «широко распространенное и по отдельным местностям разноокрашенное олицетворение плодоносящей силы подземного (как это явствует из эвфемистического имени) Пра-Диониса». Будучи ипостасью Аида, Аристей пытался овладеть супругой Орфея.» [1]

Уточню, что хтонизм – в представлении древних греков — олицетворение дикой природной мощи земли, относящейся к подземному царству и т. п

Из этого логично вытекает, что Эвридика – это какой-то очень мощный инстинкт, влечение, которое никак не может быть выпущено из бессознательного сознанием (цензурой).

Я полагаю, что произошедшее в царстве Аида было логичным продолжением взаимоотношений Орфея и Эвридики на земле. В этом мифе часто видят пример большой любви. И в этой части мифа никто не сомневается. Но была ли здесь любовь на самом деле? Орфей, ищущий себя, свою суть, встречает Эвридику. И мгновенно влюбляется в неё. А скорее всего – нагружает её проекциями той самой полноценной любви, в которой так нуждается. Может ли он, привыкший жить инструментально, функционально, по-настоящему любить? Эвридика тоже любит не Орфея, как мужчину, но Орфея, как поэта и музыканта. Ей ближе творчество Орфея, чем он сам. Но даже этому творчеству она предпочитает свою обычную жизнь до замужества, иначе, зачем же ей уже во время медового месяца отправляться с подругами в лес и водить там хороводы? Почему бы не побыть с любимым мужем?

Болнова Е.В. в работе «Интерпретация мифа об Орфее и Эвридике в рассказе А.А. Кондратьева «Орфей» пишет: «Кондратьев, в отличие от других авторов начала XX века, обращавшихся к сюжету мифа об Орфее и Эвридике (А.А. Блок, В.Я. Брюсов, М.И. Цветаева, В. Ходасевич), резко снижает образ жены мифического певца, переводя ее в разряд едва ли не отрицательных персонажей. Оглядка Орфея в рассказе Кондратьева представлена как результат его реакции на совершенно конкретные действия Эвридики. Напомним, что уже в начале пути ему послышался звук поцелуев и любовный шепот. Зная, что шедшую сзади Эвридику сопровождает Г ермес, Орфей не выдержал и обернулся. Увидев там то, что и предполагал, – изменяющую ему супругу, Орфей возненавидел женщин за их лживый характер и неверность. Выйдя на поверхность, он удалился в Фессалию, где проводил время в обществе своего ученика и животных, неспособных на коварное предательство. С тех пор наибольшую ценность для Орфея приобрели мужская дружба и верность.» [3]

Я бы не стала так коверкать миф, всё-таки, Гермес в нём шёл впереди, указывая дорогу. Но, мне кажется, Кондратьев уловил некую глубинную взаимоотношений Орфея и Эвридики. В мифе нигде не указывается на измену Эвридики, тем не менее, рискну предположить, что она изначально была «неверна» своему мужу тем, что не видела его, как такового. Они были очень разными: Орфей, любимчик Аполлона, живущий по принципам сознательности и умеренности, и Эвридика, лесная нимфа, выросшая в лесу, не скованная условностями и приличиями.

Возможно, обратясь к архетипам Юнга, Эвридику стоит считать не Анимой Орфея (иначе говоря, его душой), которая способна привести его к самости, обретению себя, а Тенью.

Робин Робертсон в статье «Анима и Анимус» пишет: «Юнг утверждал, что все мы содержим в себе автономную личность, которая составляет нашу внутреннюю жизнь и проецируется на внешний мир. Эту личность люди во все века называли душой. Вскоре Юнг понял, что ему необходимо найти нейтральный термин, не имеющий религиозных коннотаций (особенно христианских), которые с годами приобрела душа. Требовался новый термин. Поэтому Юнг решил вместо слова «душа» использовать латинские слова «Анима» и «Анимус». Привыкнув к ним, он всю оставшуюся жизнь использовал только их и никогда не возвращался к понятию «душ».

Когда жизнь становится слишком односторонней, когда ресурсы нашего сознания исчерпаны, мы вынуждены обращаться к бессознательному. В сфере бессознательного именно те черты личности, в которых мы нуждаемся, персонифицируются в Тени. Встречаются ли эти качества Тени в наших сновидениях или проецируются на других в этом мире, наше сознание в конечном итоге вынуждено с ними сталкиваться. По мере того как мы более честно подходим к факту существования у нас таких качеств, в нашем бессознательном во все большей степени проявляются фигуры Тени. В конце концов эти необходимые качества нас только интегрируются в нашу личность, что становятся частью нас самих. И тогда в нашу жизнь вступают Анима/Анимус.

Имея дело с Тенью, мы должны определить в ней нужные для себя черты. Встречаясь с Анимой/Анимусом, мы должны понять, что для придания жизни смысла не всегда следует обращаться к кому-то другому. Тень постепенно переходит во все более знакомые фигуры и в конечном итоге мы сливаемся с ней. Фигура Анимы/Анимуса превращается в кого-то, с кем нам по-человечески спокойно.» [8]

Я так много цитирую Робертсон, потому что полагаю, что данная информация о Тени и Аниме крайне важна для понимания сути мифа об Орфее и Эвридике.

Поэт и музыкант Орфей – это Персона, а Эвридика – ещё не его Анима, но его Тень. Влюбляясь в Эвридику Орфей влюбляется в собственные проекции, то есть отчасти в самого себя. В этом он похож на Нарцисса и судьба его так же печальна. Его любовь находится в зачаточном состоянии, обращена на самого себя, он не способен к полноценной объектной любви.

Эвридика, которая попадает в царство Аида после укуса змеи, выступает как бессознательный импульс, который на миг осознаётся, но тут же вытесняется обратно в бессознательное, самим же бессознательным, представленным в мифе символом змеи.

Символизм змеи многопланов. Она может олицетворять и мужское начало, и женское, и андрогенное (самовоспроизводиться). Это ярко выраженный фаллический символ, оплодотворяющая мужская сила, «муж всех женщин». Однако очевидные аналогии с пенисом и пуповиной (объединяющие в змее символы мужского и женского начал) не вполне объясняют почти универсальную символику змеи.

Как существо убивающее, змея, означает смерть и уничтожение; как существо, периодически меняющее кожу, — жизнь и воскресение. Это и солнечное начало, и лунное, жизнь и смерть, свет и тьма, добро и зло, мудрость и слепая страсть, исцеление и яд, хранитель и разрушитель, возрождение духовное и физическое.

Символика защиты и разрушения, объединяющая все мифы о змеях, показывает, что змея имеет двойственную репутацию, является источником силы, если ее правильно использовать, но потенциально опасна и часто становится эмблемой смерти и хаоса, так же, как и жизни. Она может быть как символом добра, так и символом зла.

Описания символики змеи очень точно соответствуют описанию Фрейдом бессознательного, как места в психике, где есть всё, где нет противоречий и одно перетекает в другое.

Змея (так же, как и бог Аристей, который принадлежит к числу героев, соединивших в себе древнюю мудрость земли с первыми достижениями культуры. Он – древнее божество, вытесненное Аполлоном) представляет собой более глубинный аспект Тени, с которой Орфею, как сознанию необходимо познакомиться ближе.

Тогда Эвридика является всего лишь дверью или дорогой, которая ведёт сознание в глубины бессознательного. В мифе Орфей заходит в пещеру и идёт вдоль русла небольшого ручья, чтобы попасть в бессознательное. Мне представляется, что сама Эвридика, как дриада, мелкая и не особо значительная, олицетворяет собой этот ручей, указывающий на путь под землю.

Андрей Ланской в эссе «Об одном стихотворении (комментарий к «Хитроу» Евгения Рейна)» также указывает на эту функцию Эвридики: «С функциональной точки зрения Эвридика в этом мифе не так важна, она — предлог и внешняя причина хождения в аид, поэтому она не возвращается. Почему Орфей обернулся — большая тайна, открытая для толкований. В нашем понимании он оборачивается, ибо подсознательно знает, что не она, собственно, ему нужна. Миссия Эвридики — увлечь поэта на тот свет, миссия поэта — оттуда вернуться. Чем бы ни являлась для Орфея Эвридика, аид дает нечто большее, и выбор, пусть подспудный, совершает сам поэт.» [6]

Итак, сознание человека в поисках своей Самости, за которую он неверно принимает свою Тень, погружается в бессознательное. Его Персона отлично натренирована и легко усмиряет всех ужасных созданий в царстве мёртвых. Мотив волшебных вещей или умений, которые помогают герою проходить испытание, часто используется в сказках и мифах. К Орфею только одна претензия: слишком уж однообразен его способ справляться с тем негативом, который возникает в его психике. Он всегда поёт и играет, тем самым усмиряя и сирен, и цербера, и эриний. Но ни с кем из них он не вступает в контакт, не устанавливает отношений, их усмирение нужно ему лишь для того, чтобы пройти мимо, достичь какой-то цели. То есть интеграции негативных, теневых аспектов личности не происходит.

Размышляя о согласии Аида отпустить Эвридику обратно с Орфеем, многие исследователи предполагают, что Аид заранее знал, что Орфей не сможет выполнить условие не оглядываться, поэтому это условие и поставил. Мол, Аид изначально не собирался отпускать Эвридику на землю, потому что это против закона природы.

Иосиф Бродский в работе «Девяносто лет спустя» выдвигает такую гипотезу: «А может быть, Плутон с Персефоной позволяют Орфею войти в Аид, чтобы забрать жену и увести ее обратно в жизнь, именно поскольку они уверены, что он потерпит неудачу. Может быть, даже наложенный ими запрет (не оборачиваться и не смотреть назад) отражает их опасение, что Орфей найдет их царство слишком соблазнительным, чтобы возвращаться в жизнь, а они не хотят оскорблять своего собрата — бога Аполлона, и забирать его сына раньше срока.» [4]

Я вижу в этом некоторую нелогичность. Так же противозаконно живым спускаться в царство мёртвых, как и мёртвым выходить на поверхность, оживать. Однако же, множество людей и героев спускаются к Аиду, проводят там время, берут то, что им необходимо, и возвращаются обратно. Я бы предположила, что Аид вполне привык отдавать и отпускать.

Я бы предположила, что Аид скорее удивлён тем, как мало нужно Орфею, что он обманывается, считая своей Самостью всего лишь Тень, что он готов довольствоваться столь малым. Возможно, условие Аида – это главный подарок Орфею, возможность для него метаморфозы, изменения, обретения себя самого.

Эпизод, когда Орфей кидается обнимать умершую Эвридику, указывает на их отношения и при жизни: Орфей всегда обнимал лишь тень, видел в Эвридике то, что хотел видеть, проекцию себя, а не живую женщину.

Бену А. в работе «Танцующие с волками» очень поэтично пишет о смысле запрета оборачиваться назад:

«Почему нельзя оглядываться назад? Что значит оглянуться?  Смерть в символическом смысле – это либо преображение и освобождение от власти хаоса, либо разрушение гармонии и торжество иллюзий. В данном контексте царство смерти и змея, приведшая к смерти Эвридику, – символ негативных эмоциональных проявлений, уничтожающих все созидательное и прекрасное. Поднимаясь со дна хаоса, извлекая из его объятий свою прекрасную душу, нужно следовать за крылатой мудростью – Гермесом, направляясь к свободной от иллюзий сознательной сфере, где разум и душа действуют в единстве гармонии. Нужно смотреть только вверх, в глаза света истины, но не вниз, нельзя оборачиваться на проявления хаоса, иначе они растерзают сознание.

Обернуться назад – значит, зафиксироваться на негативных проявлениях эмоций, погрузить сознание во мрак распрей, разрывающих душу, и потерять в этом мраке светлую, плодотворную свою психею.» [2]

Лично меня в этой трактовке смущает слащавость и поверхностность. У меня возникает ощущение, что автор подделывает миф под себя, под свою интерпретацию.

Так же пытался понять смысл запрета оборачиваться назад, Назиров Р.Г. в статье «Запрет оглядываться».

Назиров предполагает, что «в основе запрета, как нам представляется, лежит архаическая черта человеческой психологии: неразличение субъекта и объекта. Наши человеческие дети закрывают лицо, чтобы их не поразила молния во время грозы? Не видеть смертельной угрозы — это значит не быть увиденным ею.

Такое наивное представление («не смотри на демона, чтобы он тебя не увидел») заключено в кульминации гениальной повести Гоголя «Вий».

Точно так же лицезрение Медузы Горгоны, согласно греческому мифу, превращало людей и животных в камень: чтобы избежать этого, Персей при исполнении своего подвига смотрит не на спящую Горгону, а на ее отражение в своем зеркальном щите. С точки зрения древних греков, Персей не с м о т р е л на Горгону, а посему и не мог быть увиден ею.

Миф когда-то имел в виду обоюдность и одновременность этого опасного созерцания. Действие субъекта, направленное на природный объект, понималось как обоюдно-направленное, как одновременное действие объекта на субъект.

Посмотреть на смерть — значит дать ей увидеть себя, а следствием этого становится превращение человека в соляной столб, камень, дерево, короче говоря — в неживое». [7]

Назиров идёт дальше и анализирует, откуда же взялось такое архаическое представление? Он связывает его с охотничьими традициями палеолита, когда люди боялись, что раненный зверь, устроивший засаду на следе охотника, нападёт на него со спины, если охотник будет возвращаться тем же путём.

«Поэтому запрет возвращаться по прежней дороге для охотников древности имел прямой практический с м ы с л, представляя собой генерализацию охотничьего табу, разумно обоснованного огромным опытом.» [7]

Таким образом, первобытные охотники «не смотрели назад», то есть не возвращались по той же дороге, по которой пришли, чтобы обезопасить себя от нападения дикого раненного зверя, который может и убить.

Однако в мифе об Орфее, оглядывание назад лично ему ничем не грозит, он остаётся жив, только лишается Эвридики. Назиров пишет и об этом.

«Эти сюжеты, по аналогии с первыми, также можно объяснить охотничьими приемами, точнее — приемами доместикации диких животных, которая составила великий культурный переворот в истории человечества. Доместикация осуществлялась посредством прикармливания детенышей животных; любопытные и доверчивые, они могут подолгу следовать за человеком, и таким образом первобытный охотник приводил их в свой загон. Но оглянуться на них означало спугнуть их: ведь оглянуться — это значит остановиться, а для многих животных внезапная остановка в движении есть сигнал тревоги. Стоило оглянуться на приручаемых животных, и они тотчас обращались в бегство. Поэтому, выводя этих детенышей из леса, заманивающий охотник должен был сохранять выдержку и терпение, идти спокойно и равномерно, ни в коем случае не оглядываться.

Правила обращения с животными переносились на отношения к миру мертвых: тут и находится ступень между башкирским эпосом, сохраняющим тесную связь с охотой и доместикацей, и греческим мифом об Орфее, мифом, давно забывшим охотничью архаику. Тем не менее, прошлое у них было одно. И в эпосе башкир, и в греческом мифе архаическое табу обобщало тысячелетний опыт.

Если на практике оглянуться значило спугнуть зверя, то в мифе это стало приводить к утрате дорогого покойника, выводимого из иного мира к свету жизни.

Таким образом, история запрета оглядываться может служить примером того, как архаическое содержание переходит в форму. Разумные правила охотничьей эры постепенно превращаются в неподвижные табу, лишенные рациональной мотивировки. Но мы должны помнить, что даже самые, казалось бы, абсурдные запреты некогда приносили людям пользу.» [7]

Я не очень большой знаток приручения диких животных, но мне сложно поверить, что детёныш будет идти за человеком, неважно, насколько уверенно двигается этот человек.

Однако мне откликается тема уверенности, выдержки и терпения человека, который ведёт за собой дикое животное.

Испытание, которое Аид предложил Орфею связанно именно с уверенностью и доверием. В мифе особое внимание уделено описанию провала Орфея. В темноте бессознательного он шёл уверенно и легко, хотя почти и не различал идущего впереди Гермеса. Он не сомневался, что Эвридика следует за ним. Но чем ближе был выход, чем светлее становилось, тем больше страхов рождалось внутри Орфея. Я полагаю, что эти страхи и раньше присутствовали в нём, но не могли быть увидены, осознаны. От проекций возможно освободиться, лишь осознавая и принимая их. Точно также осознание и принятие своих страхов и сомнений позволяет интегрировать свою Тень. Именно это и было нужно сделать Орфею – познать подлинного себя. И познать подлинную Эвридику. Для этого нужно было набраться смелости и довериться ей. Но Орфей, устанавливающий со всеми дистантные отношения и нарциссически влюблённый в самого себя, не обладает ресурсами, необходимыми для трансформации. Поэтому он не выдерживает и поворачивается назад.

Я полагаю, что если бы он смог всё-таки найти в себе силы и измениться, то он бы вышел из царства Аида более зрелым. Так же значительно более зрелой вышла бы вместе с ним и Эвридика. И между ними была бы возможна подлинная любовь.

Но Орфей, не справившись с испытанием, разрушается. Он упускает шанс сблизиться со своей Тенью, но также он теряет и свою Персону. Сразу после его поворота назад, исчезают Эвридика и Гермес. Золотая лира теряет свою волшебную силу – Харон отказывается ещё раз везти Орфея во дворец Аида.

У Орфея появляется нарциссическая рана, теперь он знает себя как слабого, проигравшего, он больше не может быть успешным, как раньше.

И он снова не способен принять и познать себя. Теперь он отказывается играть и петь, отказывается от попыток строить отношения с женщинами. Его единственная неудача оказывается критической для его самооценки, потому что эта неудача (в отличие от всех прошлых удач) связана с его личностью, а не Персоной.

Орфей, не сумевший обрести себя в путешествии в царство Аида, терпит крах и всё больше и больше теряет себя. Отсутствие внутренней целостности в итоге проявляется на уровне тела. Закономерен конец Орфея – вакханки, как бессознательные негативные импульсы, разрывают его на части.

В этой части мифа прослеживается аналогия с мифом об Осирисе, который был разрублен на куски, и похоронен по частям. Но для Осириса это захоронение было символом трансформации – он смог ожить и стал царём подземного мира. Орфей же по большей части просто уходит в бессознательное – музы закапывают его останки. Однако его голова становится прорицателем. Она продолжает жить отдельно от него и является социально полезной. Так финал мифа вторично указывает на внутреннюю разделённость Орфея. Только его Персона, сознание, в которое не допущены бессознательные страхи и влечения, может служить людям. Сам он как личность оказывается слаб и не способен к интеграции и трансформации.

Подводя итог моего анализа, повторю ещё раз: миф об Орфее показывает, как вредит человеку чрезмерная увлечённость Персоной, построением ложного-Я, которое будет одобрительно восприниматься обществом. Инвестирование всех своих ресурсов в Персону негативно сказывается на Самости человека, потому что не оставляет у него сил погружаться в бессознательное и интегрировать негативные, теневые части своей личности. Попытки всё-таки сделать это, приводят к неудаче, наносят нарциссическую травму и ведут к разрушению и смерти личности.

Литература:

  1. Асоян А. Семиотика Мифа Об Орфее И Эвридике. – 2015
  2. Бену А. Танцующие с волками. Символизм сказок и мифов мира. – Издательство Алгоритм, Москва; 2014
  3. Болнова Е.В. Интерпретация мифа об Орфее и Эвридике в рассказе А.А. Кондратьева «Орфей». – 2014. (Электронный ресурс: https://cyberleninka.ru/article/n/interpretatsiya-mifa-ob-orfee-i-evridike-v-rasskaze-a-a-kondratieva-orfey)
  4. Бродский И. Девяносто лет спустя (посвящено стихотворению Рильке «Орфей. Эвридика. Гермес») (1904)
  5. Винникотт Д. Игра и реальность.
  6. Ланской А. Об одном стихотворении (комментарий к «Хитроу» Евгения Рейна) (Электронный ресурс: http://folioverso.ru/imena/5/lanskoy.htm)
  7. Назиров Р. Г. Запрет оглядываться (К происхождению фольклорного мотива) // Фольклор народов РСФСР. Межэтнические фольклорные связи. Межвузовский научный сборник. — Уфа: Башкирский университет, 1987. — С. 31 — 38. (Электронный ресурс: http://nevmenandr.net/scientia/nazirov-zapretogl.php)
  8. Робертсон Р. Анима и Анимус. (Электронный ресурс: http://psymagazine.moscow/articles/160415)
  9. Фрейд З. Токование сновидений.

О принятии


Принять всем сердцем означает не просто согласиться с тем, что что-то есть, но изменить отношение. Теперь я понимаю, почему чувствую раздражение каждый раз, когда моя мама говорит: “Делайте, что хотите!”. А она так говорит, когда сталкивается с чем-то, что ей очень не нравится в моём поведении, но она не может заставить меня делать так, как ей хочется (кстати, замечаю, что и я сама порой слово в слово повторяю эту фразу детям и мужу).

Раньше я недоумевала: мама, вроде, принимает, слова-то она говорит замечательные, а я в ответ злюсь. Сейчас всё встало на свои места: я реагирую на её интонацию, в которой нет принятия, а есть отчаяние, злость и беспомощность. Поскольку мама никак не может изменить моё поведение, она отступает. Но внутри – осуждает и негодует. В этом нет понимания моих мотивов и желаний, нет сочувствия, неWOMRKukQwM0т поддержки, потому и подлинного принятия нет.


И вот я думаю, возможно, нет необходимости так прочувствованно принимать всех вокруг, достаточно просто отойти в сторону и не мешать им идти своим путём. Но что касается моих самых близких людей – их я хочу принимать не только на словах. Впрочем, и саму себя тоже.

Курица, яйцо и психотерапия

Я подумала, что психотерапия похожа на вынашивание наседкой яйца. От терапевта требуется только одно – греть, греть и греть. Ну, ещё изредка переворачивать яйцо, чтобы оно было равномерно тёплым. А всё остальное уже на совести цыплёнка – это ему надо расти и развиваться, это ему нужно в конце концов разломать свою скорлупу и вылупиться в мир.курица

Пришла с этой свежей мыслью к своему терапевту.

– Зачем, – спрашиваю, – ты мне нужна, если всё равно проклёвываться придётся мне самой?

– А ты чувствуешь моё тепло? Как я тебя грею?

– Конечно, я чувствую, как ты греешь мою скорлупу. Но мне так одиноко! Мне кажется, будто тебе до меня нет дела, что всё своё тепло ты отдаёшь скорлупе!

Моя терапевт – очень мудрая женщина, она помолчала несколько секунд и говорит:

– А вот когда ты была беременной и рожала, возможно, твои дети тоже чувствовали себя одинокими, как ты тогда была?

Я тут же воодушевилась, конечно, дети, роды – такая ресурсная тема!

– Ну, возможно, мои дети не всегда знали, верили, чувствовали меня, то я сама никогда об этом не забывала. И даже если они в какие-то моменты не были со мной, то я с ними – была.

И тут моя терапевт делает финт ушами:

– Так вот, Лена, даже если ты не со мной, то я всё равно с тобой.

Так я и ушла с той сессии – одураченная, озадаченная, успокоенная. С мыслями о своей скорлупе. Но это уже другая тема.

Счастье в психотерапии

…и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоём
Предполагаем жить, и глядь — как раз — умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля…

Александр Пушкин, 1834

Я не верю тем, кто обещает людям сделать их счастливыми. Я знаю, что многие люди страстно мечтают о счастье. И потому кажется очень заманчивым написать о себе, мол, непременно помогу вам стать счастливыми.  Но я вынуждена раз за разом отказываться от подобной самопрезентации. Не потому, что я, следом за Александром Сергеевичем, не верю в счастье. Порой я бываю счастливой. Иногда я чувствую счастье каждой клеточкой своего тела. Пронзительное, настоящее, невероятное. Некоторые мои клиенты тоже становятся счастливее в ходе личной терапии. И всё-таки, уж не знаю, к счастью или к сожалению, психотерапия – она не о том.

птица в клеткеЕсть птицы, которых можно услышать только в лесу. И если поймать такую птицу и посадить её в клетку, она онемеет. Часто человек хочет, чтобы его душа пела от счастья, но при этом держит её в клетке.

Я никого не могу сделать счастливым. Я могу всего лишь показать вам, в чём именно состоит ваша несвобода. Мы вместе будем искать ключик, отпирающий дверку. Однако вам и только вам решать, стоит ли освобождать свою душу от нелепых долженствований, сковывающих страхов, гнетущих мыслей. Стоит ли выпускать птицу в лес, когда нет никаких гарантий, что она начнёт петь, ведь, может статься, ей будет не до песен, потому что ой как непросто приспосабливаться к вольной жизни – самостоятельно строить гнездо, добывать пищу, вступать в отношения с другими обитателями леса и чувствовать тотальное бесконечное одиночество…

Так что – да, психотерапия – она про покой и волю. А уж со счастьем – как повезёт.

В поисках утраченного

Чтобы похудеть в первый раз (в 18 лет), мне нужно было найти свой голод. Я тогда успешно его нашла (и так же успешно похудела). С тех пор была уверена, что уж что-то, а свой голод я знаю. И никогда бы не подумала, что для того, чтобы похудеть во второй раз, почти 20 лет спустя, мне нужно голод потерять. Хотя, конечно, я потеряла не голод, а лишь свои представления о нём.
Я была в шоке, когда моя терапевт усомнилась, является ли голодом то, что я им считаю. Все мои опоры оказались разрушены. Если тот дискомфорт в желудке, который я называла голодом, вовсе не голод, то что это такое на самом деле? Пытаясь ответить на этот вопрос, я стала наблюдать за собой, за своим телом и за своей тревогой, которая накатывает волнами, одна за другой. Некоторые волны мне уже удалось рассмотреть.

страх1. Сначала был страх, что я умру от голода. Самый первый, самый лёгкий, самый простой. Это очень понятный, естественный, инстинктивный страх. И пребывая в нём, я поняла, что могу его выдержать. И не бежать в холодильнику каждый раз, когда в моём воображении мелькает тень голодной смерти.

2. Стоило мне успокоить первый страх, как его сменил новый: страх, что я испорчу себе желудок и он будет болеть. Я не знаю, сколько в этом страхе природного, а сколько надуманного. Любое живое существо стремиться избегать боли. Однако было в этом страхе что-то искусственное, ненастоящее. Да, я слышала какие-то истории про возникновение гастрита у тех, кто плохо питался. Но так ли это? Не является ли эта связь одного с другим ложной? Почему-то этот страх очень напомнил мне все те страшилки, которыми меня пугали накануне родов, чтобы склонить к родам в роддоме. Так что этот страх я просто отодвинула в сторону. Я не боюсь испортить себе желудок. И не готова набивать его едой только потому, что кто-то другой боится подобного.

3. Новый страх не заставил себя долго ждать. У меня появились навязчивые мысли, что “так нельзя, так не принято, это не так, как у людей, надо обязательно есть три раза в день”. Этот страх оказался социальным. И очень острым для меня. Я могла лишь успокаивать дрожащую маленькую девочку в глубине себя, что я никому не скажу, что пропустила позавчера завтрак и обед, а вчера вообще не захотела ни завтракать, ни обедать, ни ужинать. Муж поддерживал меня в моих поисках настоящего голода, впрочем, и он сам и дети едят совершенно хаотично, так что моя семья спокойно приняла меня, выбившуюся из общепринятого графика. Тем не менее, я оказалась не настолько сильна, чтобы окончательно побороть этот свой страх. В итоге, я приняла как данность, что оказываясь среди людей, которые едят, я тоже буду есть. За компанию. Чтобы быть вместе со всеми. Для меня это важно. И я стала делать это сознательно. Я очень люблю есть со своими родными. И когда у нас бывают запланированные семейные обеды, я получаю удовольствие от совместной еды. Правда, в последнее время я обнаружила, что почему-то не всегда ем с семьёй, хотя и сажусь за стол. Оказывается, я могу быть вместе с другими людьми, не откусывая, пережёвывая и проглатывая пищу. 

4. Следующий страх так же цеплялся за регулярность приёмов пищи. Оказалось, что в этом есть не только социальный аспект, но и личностный. Так удобно проживать день, имея в нём три незыблемых опоры, три столба – завтрак, обед и ужин! Это так размеренно, так уютно. Раньше я чётко знала, что моё утро состоит из того, чтобы отвести детей в садик и школу, а потом вернуться и выпить чашечку кофе. Что потом у меня может быть много всяких разных, непостоянных дел, но среди дня есть нерушимый, непоколебимый обед. И вечером, в каких бы перипетиях я не побывала, меня ждёт стабильный, основательный ужин, которым я завершала день, словно цементировала его. Да, пребывая в этом страхе, я прекрасно поняла смысл поговорки: “Война – войной, обед – по расписанию”. О, какая непоколебимая уверенность в себе, сегодняшнем и завтрашнем дне была у меня, когда за завтраком следовал обед, а за обедом наступал ужин!

5. Есть и ещё один страх, который накатывает внезапно и властно тащит меня на кухню. Он такой всепоглощающий, что мне кажется, будто все предыдущие страхи были лишь картонными декорациями, скрывающими эту огромную тревогу.  И что же это за тревога, которую я не могу толком ни разглядеть, ни почувствовать? Не знаю. Понимаю лишь, что она намертво слилась с чувством голода, с моим телом. Они представляются мне сиамскими близнецами, имеющими один желудок на двоих. Возможно ли отделить одно от другого? Тоже не знаю. И лишь надеюсь, что когда-нибудь встречусь с этим страхом лицом к лицу.

То, что я сейчас переживаю – это потрясающий опыт, который выходит далеко за рамки диет, подсчёта калорий, стремления к худобе. Я как будто заново знакомлюсь со своим телом, и через тело начинаю соприкасаться со своими чувствами.

Метафора дороги в психотерапии

Снег растаял и на дорогах обнажились ямы и колдобины. Я езжу по этим дорогам – и порой думаю банальную мысль о том, что дорога – это метафора нашей жизни. И однажды эта метафора связалась с психотерапией. Мол, приходит клиент к психологу с тайной надеждой, что последний заасфальтирует все дыры, выровняет все кочки, и станет жизнь клиента гладкой и приятной. И будет ему легко и комфортно двигаться по такой жизни.

Я не знаю, как там другие направления психотерапии, но экзистенциальная терапия совершенно точно не занимается ремонтом дороги. Я учусь сама как клиент и в свою очередь учу своих клиентов трезво смотреть на дорогу – и находить в себе смелость ехать по ней. Мы рассматриваем разные возможности. Иногда плохой участок дороги можно миновать, проехав по другой дороге, более ровной. Иногда можно виртуозно объехать кочки и выбоины. Но иногда мы понимаем, что нет никаких объездных путей, и единственная дорога настолько разбита, что думаешь уже не о том, как лучше объехать яму, а о том, каким колесом удобнее будет в неё заехать, какой хитрый манёвр надо совершить, чтобы ненароком не продырявить колесо, не погнуть диски, не испортить подвеску… И порой нам приходится рисковать, потому что мы не знаем, как скажется на машине эта дорога, и готовы к тому, что после очередной колдобины помнётся диск.

Я думаю, что, в конечном итоге, ездить (и жить) подобный образом намного проще, чем ехать с закрытыми глазами, выпустив из рук руль, скрестив пальцы, и надеяться, что впереди будет ровная и прямая дорога.

Зачем ходить к психологу долго?

Многие люди не понимают, зачем ходить к психологу долго. Для чего нужна личная психотерапия, которая считается не количеством сессий, а неделями и месяцами?

Я решила ответить на этот вопрос. Мне казалось – чего проще, сесть и быстренько напечатать свои соображения по поводу долговременной терапии, ведь я-то совершенно уверена в пользе и эффективности длительных встреч с психотерапевтом (и потому работаю с клиентами именно в таком формате) и я точно знаю, для чего сама хожу на личную терапию уже больше двух лет (и пока что не планирую завершать).

Два раза я принималась за текст – и неизменно заходила в тупик. Лишь с третьей попытки поняла, что объяснять важность долговременной терапии тому, кто не видит в ней необходимости, это тоже самое, что рассказывать новорождённому, как прекрасно есть твёрдую пищу. Я думаю, что человек, который душой ощущает, что ему нужна психотерапия, в неё и приходит. А остальные спокойно живут жизнь без этого долгого, дорогого и непонятного процесса.

Но, однако же, мне всегда было обидно, когда я чего-то не понимала, а в ответ слышала снисходительное: “Вырастешь – поймёшь”.

Поэтому попробую всё-таки объяснить.

Долговременная психотерапия – это долгий жизнеизменяющий процесс. В ней возникает необходимость тогда, когда ясные и простые со стороны проблемы никак не решаются. И появляется смутная мысль, что дело не в неразрешимых ситуациях, а в человеке, который не с той стороны к этим ситуациям подходит.

Виктор Франкл говорил, что самолёт, в принципе, может просто ездить по земле – но только полёт проявляет его сущность, делает его самолётом. Так же и человек – в принципе, может прожить всю жизнь и исправно функционировать, мало чем отличаясь от животных или роботов. Но лишь наполненная смыслом, полноценная и активная жизнь делает человека человеком.

К сожалению, многие люди живут, не зная, живут ли они на самом деле. Они не видят смысла своего существования, делают то, что должны, что требуют от них близкие люди и общество. Они сосредоточенно лечат тело от болезней,  чтобы не чувствовать душевной боли, углубляются в дебри высшей математики и блещут своей эрудицией, чтобы спрятаться от одиночества, работают до седьмого пота или уходят в запои, чтобы не задумываться о смысле своей жизни.

Некоторые вполне смирились с такой жизнью, они утешают себя мыслями, что “все так живут” или “мои предки так жили, мои родители так жили, и у меня такая же судьба” или “жизнь несправедлива и ничего с этим не поделать” – и это даёт им силы проживать день за днём механистично и однообразно. Такие люди вряд ли пойдут к психологу, ведь у них и так всё… нехорошо, зато стабильно и спокойно.

К счастью, несмотря на все усилия окружающих и собственные старания, есть и такие люди, которые никак не могут подавить в себе человеческое достоинство, заставить замолчать свою живую душу. Они чувствуют неудовлетворённость своей жизнью, они втайне мечтают о недоступном (или, если запрещают себе мечтать, то иногда видят в снах). Где-то глубоко внутри них живёт душа, жаждущая полёта. Они начинают ходить к психологу на консультации – и скоро обнаруживают, что им нужно что-то ещё, что-то большее, чем разобраться в какой-то конкретной проблеме.  Они хотят понять, кто они есть, узнать себя, обрести смысл своей жизни.

Сами видите – этот мой текст о чём-то эфемерном, возвышенном и непонятном, может быть, и нет вообще в человеке души, самости, истинного Я. Невозможно потрогать, измерить, диагностировать то, что делает человека человеком. Но вот несколько конкретных ориентиров, чтобы вам было легче понять, подходит ли вам долговременная психотерапия:

1. Если вы уже перепробовали множество разных способов (например, читали умные книги, разговаривали с друзьями, обсуждали свою проблему на психологических форумах, медитировали, ходили в церковь, даже побывали на разовой консультации у психолога), но проблема не решается, а лишь усугубляется, и вы понимаете, что вас припёрло настолько, что терпеть нет больше сил – возможно, вам стоит пойти к психотерапевту и остаться в терапии подольше.

2. Если вас обидели мои слова выше о том, что до глубинной психотерапии надо дорасти – значит, вы уже достаточно доросли, чтобы быть в ней.

3. Если вам отозвался этот текст, вы чувствуете созвучие и согласие с ним, если читая метафору Виктора Франкла о самолёте, вы хотите сказать: “Да, да, это про меня” – тогда длительная психотерапия как раз для вас.

4. Если вы прочитали этот текст не для того, чтобы самодовольно сказать себе: “Я так и знал, что все психологи – шарлатаны и вымогатели денег”, а потому, что искренне хотите разобраться, что же получают люди в длительной психотерапии – скорее всего, вы уже чувствуете как глубоко внутри ваша душа болит и нуждается в помощи.

Уважение ребёнка

Вечер. Я привезла детей из садика и школы. Старшие убежали в дом, Артём (два с половиной года) остался около машины. Я открыла багажник,  достала часть пакетов (заезжала в магазин), отнесла домой. И пошла обратно к машине за остальными покупками. Артём очень счастливый шёл мне навстречу и нёс в руке шоколадку, которую нашёл в одном из пакетов. Я в тот момент не планировала кормить детей шоколадом, поэтому ласково, но решительно забрала у сына из рук его находку. Он громко заревел.

Как хорошая мать (и, конечно, как знающий психолог), я взяла сына на руки, нежно обняла и стала утешать, приговаривая: “Ты хотел съесть шоколадку, ты огорчился, что я у тебя её забрала,  ты обиделся, что я не дала шоколадку, ты расстроен, ты злишься на меня…” В психологии это называется “контейнирование чувств” другого человека. Очень полезная штука! Когда мать спокойным голосом обозначает чувства ребёнка, то малыш понимает, что любые его чувства естественны, что он имеет право на выражение себя, что его принимают таким, какой есть. Согласитесь, что не только ребёнку, но и взрослому важно чувствовать, что его любят даже тогда, когда он рассержен или недоволен.

(Мой муж, когда я рассказывала ему эту историю возмутился: “Это же настоящий садизм! Ребёнку и так плохо, он плачет, а ты травишь ему душу, бередишь раны, издеваешься над ним! Может, он потому никак успокоиться не мог?” Поэтому хочу добавить небольшой, но важный момент – если наша цель поиздеваться над ребёнком, причинить ему ещё большую боль, тогда это проявится в нашей интонации – и, конечно, ребёнок не сможет успокоиться. Но, уверяю вас, его слёзы будут не от того, что у него отобрали шоколадку (или он разбил коленку), а от того, что “утешающий” человек унижает и обижает его. Так что на реакцию ребёнка влияет наш внутренний посыл, проявляющийся в нашей интонации.)

В общем, я всё делала “по науке”, но сын почему-то оставался безутешен. Он долго-долго плакал, сначала возмущённо, а потом горько. А я лишь недоумевала, ведь обычно через пару минут моих объятий и утешений дети успокаиваются и убегают по своим делам. А тут было что-то другое. Но что именно? Я думала об этом весь вечер и, уже укладывая детей спать, наконец, поняла, в чём дело.

Перед сном, когда дети уже лежат в кроватях, мы обычно разговариваем о том, как прошёл день, какие у каждого случились радости и огорчения.  И так как Артём ещё не умеет рассказывать связно, за него говорю я. Когда я стала говорить о его огорчении, о том, как он хотел съесть шоколад, а я не разрешила, сын снова горько и отчаянно заплакал, а меня вдруг озарило, что главное его огорчение не в том, что ему не достался кусочек сладкого. Намного обиднее было то, как я забрала этот шоколад у него из рук, как я проигнорировала его неожиданную радость от обнаружения шоколада, отвергла его восторг, с которым он шёл мне навстречу, чтобы поделиться своей находчивостью. Может показаться, что я вела себя безупречно – ведь я не выдёргивала шоколад у него из рук, а лишь мягко забрала. Не ругалась на него, что он без спроса достал что-то из моего пакета, а, наоборот, разрешила ему плакать и кричать. Но если посмотреть глубже, то я в этой ситуации проявила недостаточно чуткости и уважения к своему сыну.

Я поступила с ним… как с маленьким неразумным ребёнком. Ну, правда, если бы я увидела взрослого с моей плиткой шоколада в руках, я бы попросила положить обратно и вряд ли стала вырывать шоколад из рук. Я проигнорировала человеческое достоинство моего сына, вернее, я просто решила, что у него ещё нет ничего подобного. Конечно, Артём хотел съесть шоколадку, но намного сильнее чем лишение сладкого, его обидело то, каким образом я себя с ним повела. И когда я поняла это, я стала говорить вслух: “Артём, ты обиделся, что я не заметила в тебе человека, что я не стала договариваться с тобой, что я всё решила вместо тебя”. И мой малыш говорил: “Да, да, да”.

Вместе с осознанием я испытала чувство вины. Я попросила у сына прощения, сказала, как мне жаль, что не поняла его тогда, на улице. Он перестал плакать, успокоился, прижался ко мне и быстро уснул. А я долго лежала рядом с ним, думая о том, как часто мы унижаем себя и своих детей, приписывая им лишь примитивные потребности и желания, как часто мы отказываем себе и детям в присущей нам человечности.

Профанация психотерапии

Статья Анны Варги для электронного журнала Сноб

Наскакивала я тут недавно на Михаила Решетникова и пообещала более подробно описать свою позицию. Думала напишу только о конфиденциальности, но как-то расписалась. Вот что получилось.

В последнее время я часто сталкиваюсь с профанацией профессии. По моим  наблюдениям наибольшую распространенность получили следующие идеи.

1. Психологическую помощь может оказывать человек, не получивший профессиональной подготовки. Вариант: наша доморощенная подготовка ничем не хуже, а может и лучче  ( курсив мой) международно принятой.

В годы советской власти психотерапия развивалась на Западе.. Активное развитие психотерапии в России началось после перестройки, тогда же началось обучение местных психологов и врачей. Это поколение тех, кому сегодня   между пятьюдесятью и шестьюдесятью  годами. Некоторая часть практикующих сегодня в России психотерапевтов получила полноценное образование по западным стандартам.   Что входит в это образование? Знания, умения, личная психотерапия и супервизия своей практики у «старших товарищей» , т.е. у аккредитованных профессиональным сообществом тренеров-супервизоров. Далее профессиональная жизнь, членство в международных профессиональных ассоциациях, публикация сложных случаев в международных специализированных журналах, участие в работе профессиональных международных конференций, наконец,  получение статуса тренера-супервизора и возникновение собственных учеников.

Другая часть практикующих психотерапевтов такого системного и полноценного образования не получила.  Обычно их образование это некоторое количество мастер-классов и тренингов западных коллег.

Первое препятствие для многих это незнание языков. Не знаешь иностранного языка ( английского обычно достаточно),  не можешь участвовать в конференциях, не можешь общаться с супервизором, не можешь, наконец, проходить собственную психотерапию у признанного на Западе психотерапевта.   Тем не менее,  как-то  эти коллеги стали заниматься психотерапией, создавать свои школы и организации, практиковать и учить других.  Таким образом, воспроизводился определенный, им присущий уровень профессионализма. Возникает междусобойчик, где все варятся в собственном соку.   Приведу пример из жизни психоаналитиков, потому что они самая первая и самая старая школа с наиболее хорошо выстроенными профессиональными стандартами.

Существует международная психоаналитическая ассоциация –  IPA. Это зонтичная организация, которая объединяет национальные ассоциации психоанализа. Есть и Европейская психоаналитическая федерация  (EPF), устроенная так же. В этих ассоциациях, в частности, есть учебный комитет, которые отвечает за разработку профессионального стандарта и организацию обучения и этический комитет, который контролирует соблюдение  этических норм. Чтобы стать членом IPA или EPF  необходимо  иметь релевантное образование ( медицинское или психологическое), пройти собственный анализ у психоаналитика, которому ассоциация дала право быть обучающим или тренирующим аналитиком.  Параллельно с этим нужно посещать теоретический и клинический семинары  в течении нескольких лет, где разбираются работы аналитиков  и клинические случаи. Претендент на членство в IPA/EPF  должен получить разрешение на ведение, сначала одного, собственного случая с еженедельной супервизией. Если все хорошо, то он может получить разрешение на ведение второго и затем третьего случая. Супервизия не может длиться менее года. Если все идет без задержек, стать членом профессиональной ассоциации можно лет за шесть,  чаще за  десять. Только после этого человек считается психоаналитиком, может таким образом называться, вести частную практику, повесить свои дипломы и свидетельства о членстве на стенки в своем кабинете. И не быть самозванцем.  На сегодняшний день в России примерно 30, может на несколько человек больше, членов IPA/EPA, они действительно психоаналитики. Людей же,  которые называют себя психоаналитиками – тысячи. Как их учили, чему, –  трудно понять. Таким образом, они снижают  профессиональный стандарт и конечно знают об этом. Но отказываться от гордого звания не хочется. Тогда начинаются  рассуждения про особость Российской реальности, клиента и психотерапевта и обоснование, таким образом,  слабого профессионализма и провинциальности.

В моей сфере, в системном подходе ,такая же история. Просто у нас все не так ясно, потому что мы гораздо моложе психоаналитиков, нам всего лет 60. Тем не менее,  есть  Европейская ассоциация семейных психотерапевтов  EFTA, со своим тренинговым комитетом, с этическим комитетом. Существуют очень профессионально требовательные ассоциации, например AFTA – Американская Ассоциация Семейной  Психотерапии, или AMFTA- Американская Ассоциация Супружеской и Семейной Психотерапии. Мой супервизор Ханна Вайнер, которая какое-то время была президентом Международной Ассоциации Семейных Психотерпевтов ( IFTA), гордилась  своим рядовым членством в AMFTA больше, чем президентством. Споры идут о том, что является релевантным образованием- только психологи и врачи, или еще учителя и социальные работники. Однако, набор знаний и умений, количество часов практики под супервизией и личной психотерапии, – все это определено международным профессиональным стандартом.

На мой взгляд, у многих российских психотерапевтов первого поколения  любой школы и направления  существуют серьезные проблемы с личной психотерапией.

Получить нужные знания и умения просто, получить личную проработку, личную психотерапию труднее. Здесь нужно выдержать несколько условий:  с психотерапевтом не может быть никаких отношений кроме как отношения психотерапевт-клиент. Преподаватель не может быть еще и психотерапевтом своего студента. Они не могут быть приятелями,  лучше, чтобы они и не работали в одном месте. Это все выстраданные стандарты- если эти условия не соблюдаются, эффективность психотерапии снижается или вообще происходящий процесс не является психотерапией. А в узком кругу такие условия выдержать трудно. А за границу не поедешь- языка-то нет. Здесь-то и начинается профанация. Мол, личная психотерапия не обязательна.  Мы сами себе психотерапевты.  Некая коллега сообщила на Снобе, что ее личной психотерапией является общение с друзьями.  Мама дорогая. Личная психотерапия нужна не для того, чтобы получить приятные переживания в общении с друзьями. Личная терапия психотерапевта абсолютно необходима для того, чтобы он не вносил личные проблемы в терапевтический процесс со своими клиентами. Чтобы он видел и понимал, где его потребности, комплексы, мотивы, а где профессиональная работа, происходящая по профессиональным стандартам. Чтобы он в конце  -концов прошел по пути психотерапии дальше своего клиента, а то он как лектор, который знает меньше своих студентов. Человек может прочесть кучу профессиональных книг, пройти множество тренингов, но если он не прошел свою  психотерапию и не получил сотни  часов супервизии своей практики- он не может быть эффективным психотерапевтом. Он чего-то такое общается со страдающими людьми, и может даже помогает им, но психотерапией он не занимается.  Чаще всего просто тешит свое тщеславие и играет в свое величие, пользуясь неграмотностью людей.

2.      Из любого человека можно и нужно делать клиента и потребителя психотерапии.

 Это эксплуатация социального мифа о том, что есть скрытое безумие в каждом и психолог, человек-рентген, его  видит.  Мотив понятен- власть и деньги.     Только это не про профессию.  Нет абсолютного психического здоровья, как и соматического. В медицине есть правильная формулировка- практически здоров. Большинство людей практически психически здоровы.» Психологический насморк» бывает у каждого- стрессогенные события, трудные отношения с близкими людьми, несчастливый брак,  неудачи и разочарования у каждого могут вызвать повышение тревоги, снижение активности, подавленное настроение. Не бывает идеальных родителей и идеального детства.  Все это создает локальные трудности и страдания, но обычно люди это преодолевают. Только то, что постоянно затрудняет адаптацию, создает серьезную дисфункцию ( хочу, но не могу) и сопровождается страданием собственным и близких людей- стоит обращения  к психотерапевту и\или к психиатру.  Создать патологизирующий дискурс очень легко- у тебя комплексы, у тебя проблемы, ты просто не осознаешь.  А поскольку довольно много плохо обученных психотерапевтов, помогают они ( если вообще) медленно и вяло. Вот и ходят люди годами. Как в том анекдоте, когда умирает психоаналитик и сообщает последнюю волю сыновьям: тебе, старший сын, я отдаю дом, тебе, средний, счет в банке, а тебе, младший, моего клиента.  Недавно я услышала замечательную идею  преподавать людям курс о том, как им стать грамотными потребителями психологических услуг: каким дипломам верить, что означает сертификат участия в тренинге или конференции, как отличить парапсихотерпию и реальную психотерапию.

3.      Не существует профессиональной непригодности.

Оборотной стороной размывания  границ понятия психического здоровья является другая идея- обучить психотерапии можно кого угодно. Понятно, что человек в психозе, человек с умственной неполноценностью, не может  учиться.   В остальных случаях стоит внимательно разобраться.  Поскольку правильное обучение предполагает личную психотерапию студента, то всегда существует надежда, что в процессе такого обучения, студент , особенно если он умный и способный, сам подлечиться, а заодно и выучится.   Очень много людей чувствуют интерес к психологии и идут учиться психотерапии вместо того, чтобы лечиться.  Лечиться страшно, здесь и репрессивная психиатрия и невозможность принять мысль о том, что со мной непорядок. В нашем паранойяльном обществе считается, что  иметь проблемы, значит иметь слабости, а иметь слабости это получить нож в спину, потому что люди злонамеренны. Человек понимает, что у него  есть трудности, но надеется, что поучившись психотерапии, он справится с ними самостоятельно. Как домохозяйка, которая идет учиться дизайну, чтобы декорировать свой дом. Граница, мне кажется, определяется мотивацией. Если человек идет лечиться под видом учиться, его лучше не учить. Лучше его уговорить принять психотерпевтическую помощь.  Он работать в помогающей профессии не сможет- он только хочет  про себя и для себя. Кроме того, он полон социальных страхов и предрассудков, что, на мой взгляд, очень мешает работать  психотерапевту.  Это профессиональное противопоказание. «Премудрый пискарь « замкнут только на себя, другим от него пользы никакой,  кроме вреда.  Но для обучающих организаций это означает потерю денегЕсли человек косо-криво учился, убедился в том, что как психотерапевт он не эффективен: привязывает клиентов на годы, сгорает сам, переводит клиентов в друзей и т.п., не говоря уж о том, что  информацию о результате он получает субъективную, от клиента, который  часто хочет соответствовать ожиданиям, своего психотерапевта,  –  то такой коллега быстро понимает, что учить-то приятнее будет.   Лучче учить всех, бумажки давать всем, и не нести никакой ответственности за поддержание профессионального стандарта. Такая история была с так называемыми педагогами-психологами. Учителей перековывали в психологи за 9 месяцев. Создавали психологов в сфере образования. Породили нечто, что неспособно ни учить, ни помогать. Зато бюджет попилили.

4.       Соблюдать все  этические нормы необязательно.

Здесь ситуация такая же как вообще в нашем государстве: правила есть, но не для всех и не всегда.  Представления очень примитивные.  Смысл этих  ограничений многим не понятен. Ну чем плохо-то, что я пойду на выставку,  концерт, спектакль, день рождения и т.п. к своему клиенту?  Чем плохо, что я, работая над супружескими отношениями, еще и любовницу ( любовника) одного из супругов приму? То, что нельзя заниматься сексом с клиентами, знают все. Выполняют это правило многие, но не все. То, что не надо заниматься психотерапией у клиентов дома, не надо ездить с ними в отпуск и вообще быть у ноги – поддерживают не все. Любой каприз за ваши деньги. Этические нормы помогают психотерапевтам не вываливаться из профессиональной позиции и не разрушать психотерапевтический контакт со своим клиентом. Психотерапевтический контакт  хрупкая вещь. Об этом написаны горы книг.  Этические нормы помогают терапевту  быть эффективным и не дают возможности прямо, косвенно и отдаленно навредить своему клиенту.  А вред нанести очень легко, потому что клиент эмоционально зависит от психотерапевта. Психотерапевт влиятельная фигура в жизни клиента.  Нельзя эксплуатировать эмоциональную зависимость клиента, поэтому нельзя ни сексом с ним заниматься, ни нарушать его и свои границы, переводя психотерапевтический контакт в бытовой. Бытовой контакт в психотерапевтический обратно не переведешь.  Нельзя злоупотреблять доверием клиента, отсюда правило конфиденциальности. Конечно, для развития профессии необходимо обсуждать случаи. Однако, обсуждение случаев среди коллег, которые знают и принимают правила конфиденциальности, отличается от досужей болтовни о своих клиентах в интернете, в популярных  СМИ. При этом, даже если психотерапевт собирается опубликовать анализ случая в профессиональных изданиях, он должен получить согласие своего клиента. Тем более, если это делается в СМИ.  Это правило нарушается постоянно, потому что многие люди, которые полагают, что они занимаются психотерапией, так же полагают, что им одним понятно, что может нанести ущерб их клиенту, а что нет, он же провидец, космический человек, ему можно. Тем более, что описывая свои случаи в СМИ, такой человек надеется, что он  станет более известным, и к нему обратится больше людей за помощью.

5.       Заключение

В Западном мире есть законы о психотерапии, есть лицензирование профессии.  Представители не всех, конечно, психотерапевтических модальностей, но психоаналитик, бихевиоральный терапевт и некоторые другие,  в разных странах свой набор, могут работать по страховке. Если они напортачили, они могут лишиться своей лицензии, и соответственно многих клиентов и заработка.

В России психолог-консультант, практический психолог как официально признаваемая профессия, не существует. Не существует и официально прописанного профессионального стандарта. Нет законов, защищающих клиентов от вреда, который  может им нанести помогающий специалист. Причины понятны: некому лоббировать закон о психотерапии, потому что чиновники не понимают, как они смогут пилить бюджетные деньги, если этот закон будет принят и будет применяться. Именно поэтому личная ответственность за свой профессионализм, за соблюдение этических норм в России очень велика.